Спасти президента
Шрифт:
— За что?.. — жалобно спросил я у всеведущего Болека. Я бы совсем не удивился, услышав в ответ: «За разврат в рабочее время и на рабочем столе, кобель ты паршивый».
Но вместо этого Глава администрации загадочно произнес:
— За дурацкое любопытство, Аркадий Николаевич. Ненавижу, понимаете ли, перебежчиков и шпионов.
Я испытал краткий приступ непонятного облегчения. То, чем мы только что занимались с Аглаей, никаким боком не походило на шпионаж. Дотянувшись пальцами до подлокотника кресла, я нащупал заветную подковку и со всей искренностью, на которую был способен, простонал в трубку:
— Не понимаю, Болеслав Янович! Ей-Богу, не понимаю, клянусь вам! Я бы никогда...
— А кто заслал
Я судорожно попытался припомнить, какой же секретный объект находится в Большом Афанасьевском переулке. По-моему, там вообще нет объектов, достойных хоть какого-нибудь внимания, — если не считать ресторана «Три поросенка».
— Я никого не засылал, — чистосердечно выдохнул я, одной рукой сжимая трубку, а другой цепляясь за серебряную подковку. — Этого быть не может. У меня под контролем все операторские бригады...
И в этот миг я с ужасом осознал, что не все. Утренние негодники, двое похмельных сынов эфира, мною самим же были отправлены на «рафике» в свободный поиск: за мелким криминалом для вечерних новостей. Мельников и Печерский никогда не считались в «Останкино» вольнодумцами. Но кто знает, куда их потянуло после утреннего бодуна!
— ... Почти все бригады, — упавшим голосом поправился я.
— Конкретнее, — приказал Железный Болек.
Торопясь и комкая фразы, я начал излагать главному администратору Президента историю поездки двух ослов с «Бетакамом» в колхоз «Заря». Сперва я еще старался подыскивать более-менее официальные формулировки, но потом, увлекшись, незаметно для себя перешел на обычную человеческую речь. В итоге получилось довольно складное повествование о пагубности пьянства на производстве — готовый сюжет для утренней программы «За трезвость!». Страх лишиться кресла вместе с Аглаей прибавил мне красноречия, и к концу рассказа трубка в руках стала немного оттаивать. По коротким репликам, которые Железный Болек по ходу бросал мне, я понял, что подозрение в предательстве и злостном саботаже с меня вот-вот будет снято. Останется, правда, обвинение в нерадивости... Господи, да что такого эти ханыги умудрились наснимать? Секретное испытание новой баллистической ракеты? Или какого-нибудь вице-премьера, которого вытащили из ресторана на бровях? А может, не дай Бог, самого пана Болека в компании звезды стриптиза? Задавать вопросы я, естественно, не рискнул.
— У вас что, все операторы такие... любители? — недовольно поинтересовался Глава администрации, стоило мне замолчать.
Пока я объяснялся по «кремлевке», моя секретарша успела одеться, навести марафет и приволочь для меня из приемной охапку ромашек. Придерживая трубку плечом, я оборвал три цветка подряд. Два раза из трех мне выпало «Не выгонят». Я воспрянул духом.
— Нет-нет, Болеслав Янович! — с воодушевлением ответил я. — Не все такие! Эта парочка — две паршивые овцы в здоровом стаде. Развели самодеятельность!
Выгоню паршивых овец с волчьими билетами, в сердцах подумал я. Пусть только явятся! А их начальничку Шустову — на вид, и двадцать процентов премии срежу. Нет, двадцати мало: пятьдесят!.. Положа руку на сердце, следовало признать, что абсолютных трезвенников у нас среди операторов не водится: даже Мокеич из команды Журавлева по выходным налегает на коньячок. Но до нынешнего дня никто не позволял себе по пьянке запороть новостной сюжет. И, тем более, — так подставить своего директора. Даже при хомяке, при Александре нашем Яковлевиче, подобного бардака, кажется, не было. Может, меня сглазили? Но если сглазили, то когда — в день назначения или только сегодня? А если сегодня, то кто?
— Выходит, умысла вы тут не видите... — уже почти спокойным
— Ни боже мой, — откликнулся я и оборвал еще две ромашки. «Не выгонят»! Опять «Не выгонят»!
— Стало быть, это самодеятельность, с похмелья...
— С бодуна! — уверил я, любовно глядя на облысевшие цветочки в руке. — С него, Болеслав Янович! Я их, придурков, сегодня же, по стенке размажу... по статье...
— Значит, так, — перебил меня Железный Болек. — Никаких увольнений накануне выборов. Просто тихо заберите у них кассету, тихо отдайте моему референту, а этих двух идиотов отправьте подальше из Москвы, с глаз долой...
— Сделаем, Болеслав Янович, — истово пообещал я. — Отправим. И, если надо...
— В течение часа ждите референта, — не дослушав, сказал мне Главный президентский администратор, после чего из трубки кремлевского телефона донеслись прерывистые гудки.
— Ждем, — ответил я гудкам. Неужели пронесло?
Следующие четверть часа я потратил на то, чтобы одеться, отдышаться, привести кабинет в порядок, допить остывший кофе, сгонять Аглаю за Шустовым и — пока зам не пришел — немного порепетировать у зеркала суровейшую гримасу (после накачки Железного Болека зверский оскал дался мне с первой попытки). Едва мой заместитель Юра появился в дверях, как я обрушил на его бедную голову весь ледник, который остался в кабинете после разговора по «кремлевке». Напуганный моими лицом и голосом, Шустов посинел и стал беспрерывно шмыгать носом. Он не догадывался, в чем снова виноват, но боялся переспросить начальника; поэтому он лишь кивал и соглашался со всем. В конце концов совершенно уже синий Юра дал мне клятву лично доставить материал, отснятый Мельниковым и Печерским: сразу же, как только как «рафик» с двумя ханыгами въедет в ворота «Останкино». Буквально через пять минут.
— Через три минуты, — грозно уточнил я и жестом выпроводил зама за дверь. Раз уж мне сегодня устроили нагоняй, я тоже обязан отметелить ближайшего подчиненного. Отрицательную энергию нельзя копить в себе, это дурная примета.
Дожидаясь результата, я оборвал еще десятка два ромашек. Потом выпил еще кофе, изучил кофейную гущу на блюдечке. Потом стал раскладывать на столе простенький пасьянс «Голова Медузы». Обычно я не пользовался «Медузой» для гадания, но в этот раз разворачивать «Гробницу Наполеона» было долго, хлопотно, да и небезопасно: вдруг не раскроется?
Как я и надеялся, примитивный пасьянс сошелся без хлопот, и тотчас же в кабинете вновь объявился мой зам с кассетой в вытянутой руке.
— Отсматривали? — строго спросил я, кивая на кассету.
— Нет, — помотал головою замороченный Шустов. — А надо было?
— И не надо было, — лаконично ответил я. — Где сейчас эти двое, Мельников и Печерский?
— Я пока оставил их в тон-ателье, — доложил Юра. — Взять с них объяснительные? Будете гнать?
На мгновение мне очень захотелось ослушаться Железного Болека и все-таки вытурить обоих негодяйчиков из «Останкино», поганой метлой. С убийственной статьей в трудовых книжках, чтоб их ни на один коммерческий канал не взяли, даже уборщиками...
— За что же их гнать? — пожал плечами я и небрежно сунул пленку в верхний ящик стола. — Хорошие инициативные работники. Наоборот, пусть им выпишут премии.
— А... — начал оторопевший Юра, провожая взглядом кассету и одновременно пытаясь не упустить из виду выражение лица начальника. — Ага... Понял... Премии... Ясно... — Глаза моего заместителя чуть было не разъехались в разные стороны. Юрина физиономия сейчас живо напоминала экран старого советского цветного телевизора: блеклые ненатуральные краски, уплывающая вбок картинка, частота строк вдвое выше среднего. Еще одна такая встряска, и к природной близорукости Шустова добавятся благоприобретенные косоглазие плюс нервная трясучка.