Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
– А! Да нет... Мы с ней обо всем уже договорились. Так же, как и вон, с Наташей, - я кивнул на навострившую ушки Кузю, - не волнуйся, папа пошутил.
– Да, - согласилась, опуская глаза, Наташа, - договорились. Пошутил.
– Да я и не волнуюсь, - добавила Мелкая.
Я еще порадовался тогда: и правда, хорошо, что со всеми четырьмя открыто все проговорил, без экивоков.
Вот Кузя, например, поняла слово "нет" с одного раза и вела себя, когда мы оставались в комнате один-на-один, совершенно примерно. Правда, тот однажды представившийся скрип свежевымытой
"Дотерплю, недолго осталось", - понадеялся я и еще раз прогулялся поперек аллеи, а потом остановился у афиши позавчерашнего матча "Пахтакора" с "Локомотивом" и незряче посмотрел сквозь нее.
Нет, я пребывал в раздрае не из-за моих девчонок. И не из-за прошедшего сегодня первого олимпиадного тура - там, кажется, я отрешал все правильно, да к тому же еще и полностью самостоятельно. Наработал, наконец, необходимую гибкость мысли. Но вот брейнсерфинг по бабушке Мелкой...
Раздосадован я был не подоспевшими по утру ответами, пусть они и оказались в высшей степени неожиданными. Сразу стала понятна и та обмолвка Чернобурки про Мелкую, мол, "с ней вообще все не просто", и долгоиграющие последствия такого родства. Чепуха, переживем этот отблеск былых эпох.
Досада моя была обращена исключительно на самого себя. Ведь принял же за правило, что по ближним брейнсерфингом не работаю! Нет, не выдержал и, пока летел над севером Арала, решил подстелить соломки и запулил несколько запросов. И вот теперь есть у меня многие знания, а вместе с ними и лишние печали.
Вот как мне в предстоящем разговоре изображать, что я не в курсе событий прошлого? Как не сфальшивить перед профессионалом? И, ведь, возможно, совсем не случайно Жозефина Ивановна пыталась отгородиться от внучки: то вполне могло быть не безразличие к ней, а, напротив, защита...
"Да и то не так важно", - я опять обнаружил себя у плаката с надписью "Пахтакор" и поморщился: - "Ох, лажаю! Все время ведь лажаю!"
Непокорное тело подростка постоянно отмачивало фортели, и поступки на интуитивном ощущении грани между правильным и неправильным раз за разом опережали мысли. Я просто не успевал опереться на свой опыт: решения выскакивали как чертики из коробочки - быстрее, чем соображал подумать; лишь потом, рефлексируя, я догадывался, что мог бы поступить мудрее.
Меня все время несло, часто совсем по-детски, несло и заносило. Удивительно, что не опрокинуло еще в тех заносах...
Я опять взглянул на часы: плюс двадцать пять минут к времени "Ч".
"Как жрать-то хочется... Я же ради этой встречи пропустил обед. Удивительная непунктуальность для человека такой выучки. Изучает меня со стороны? Очень может быть".
Я покосился в сторону лотка с самсой, а потом ноги опять поднесли меня к "Пахтакору", словно желая еще раз напомнить
"Да помню я, помню", - отмахнулся я мысленно, - "легко. Самолеты в тот раз не разошлись в облаке всего на двадцать миллисекунд: один звонок о заложенной в багаже бомбе решит вопрос. Все бы вопросы так легко решались..."
– Андрей? Соколов?
– раздалось из-за спины.
Я медленно повернулся.
Еще в Ленинграде, готовясь к поездке, я был готов увидеть сейчас перед собой невысокую бабушку с усталыми глазами. Она должна была быть одета скромно и старомодно и держать в морщинистых руках потертую сумку; варианты с бабищей - толстой и громкоголосой, или же с бабкой - болтливой и неопрятной, я почему-то даже не рассматривал. Иногда я допускал, что Жозефина Ивановна может оказаться старухой, мощной, костлявой, с былой властностью в глазах - этакой седовласой ведьмой.
Вот к чему я не успел подготовиться, так это к даме в возрасте золотой осени - прекрасно держащей спину, уверенной в себе и несуетной.
Пару секунд мы разглядывали друг друга. Холодок в ее глазах осадил меня, стирая набежавшую было вежливую улыбку. Я чуть склонил голову:
– Это я. Жозефина Ивановна?
– Это я, - сухо повторила она и замолчала.
На миг я растерялся: вовсе не так представлялась мне эта встреча.
"А, с другой стороны", - подумалось мне, - "не бросилась на грудь - и не надо. Жила Мелкая без нее эти годы, проживет и дальше".
Я неторопливо извлек из внутреннего кармана конверт и, протянув Жозефине Ивановне, пояснил:
– Здесь письмо от Томы, обратный адрес, если что, и несколько ее фотографий из последних.
Тонкая кисть приняла конверт и пару раз в нерешительности взмахнула им в воздухе, словно решая, выкинуть прямо здесь или донести все же до мусорного ведра дома. Потом, как бы нехотя, Жозефина Ивановна извлекла фотокарточки, а само письмо небрежно сунула в карман плаща.
– Симпатичная получилась, как подросла...
– протянула, разглядывая.
Я заглянул в снимок: на нем Мелкая, шутя, отмахивалась контурной картой от пристающего Паштета, глаза ее победно блестели.
– Да, она такая, - подтвердил с невольной улыбкой.
Жозефина Ивановна искоса мазнула по мне внимательным взглядом и добавила с каким-то сожалением:
– На мать похожа...
Я промолчал.
Женщина быстро, нигде не задерживаясь, просмотрела снимки, потом знакомо задрала подбородок и спросила:
– Как у нее... вообще? Есть какие-нибудь проблемы? Что-нибудь надо?
– глаза ее чуть сощурились.
Я колебался лишь миг:
– Нет, - сказал решительно, - у нее все хорошо, ничего не надо.
– Что-нибудь еще?
– уточнила Жозефина Ивановна светским тоном и убрала фотографии к письму.
– Все, - пожал я плечами, - если что, я в гостинице "Москва" еще три дня буду ночевать. Приятно было познакомиться.
Я успел сделать лишь два шага к лотку с самсой, как мне в спину полетело "Андрей, подожди". Оборотился с недоумением на лице.
– Подожди, - повторила она и прикусила уголок губы.