Спастись ещё возможно
Шрифт:
Он не привык к внутренним терзаниям, и теперь старался гнать лишние мысли прочь. Чтобы переключиться, считал жердочки на потолке, с сомнением оглядывал хлипкие стены хибары, входная дверь из которой выводила прямо на улицу: “Эти стены, пожалуй, ни от холода, ни от лютого человека не защитят”. Но было в этом доме нечто необыкновенное, какая особая основательность, которую Сергей, не понимая умом, явственно чувствовал. Это “нечто” исходило от самого отца Илария, жившего во второй половине кельи…
Отец Иларий… У него были особые, совсем не тронутые возрастом, большие серые глаза, которые смотрели чуть в сторону от собеседника, словно боясь поранить или укорить. Возникало явственное ощущение, что смотрит он дальше, нежели просто в лицо; в самую глубь, в сердце и зрит там нечто тайное и сокровенное. Это могло испугать несведущего человека, далекого от церковной среды. Только верующие приходили
Когда во второй раз Сергей возвратился в сознание, он увидел рядом с собой старца, внимательно его разглядывающего. Глаза в глаза. Но уже через мгновение отец Иларий отвел взгляд в сторону. Губы его что-то едва слышно шептали, а тонкая рука с длинными чуткими пальцами мерно перебирала четки. Его худощавое лицо, на удивление белое и гладкое, было словно вылито из воска; седые волосы были собраны назад в хвост, так что открывался высокий без единой морщины лоб. Нос у него был красиво очерченный, прямой, а нижнюю часть лица скрывала густая белоснежная борода, мягкими волнами ниспадающая на грудь. В молодости, по-видимому, он был необыкновенно хорош собой. И сейчас, несмотря на годы, он оставался очень красив — особой, царственной красотой старости.
В галерее человеческих типов, с которыми довелось встречаться Сергею, подобного не было: ни с кем не сравнишь. Сергей общался и с духовными лицами, но и те были земными, думая больше о делах житейских. О чем думал отец Иларий, для Сергея оставалось полной загадкой. Наверное, о чем-то таком, о чем ему самому подумать и в голову бы не пришло. Казалось сомнительным, что может отец Иларий мечтать о чем-то дорогом и престижном: о новом, например, автомобиле, о квартире в центре Москвы или, хотя бы, о хорошем доходном месте по своей духовной части, да даже о новой для себя одежде. В то же время, несмотря на свою удаленность от земной суеты, он запросто хлопотал у плиты, копал грядку, стирал белье — в общем, как и его послушник Андрей, делал любые домашние дела, выполнял всякую работу, творя при этом свою бесконечную молитву.
Сергею запомнилась первая краткая беседа со старцем, случившаяся на исходе второго дня. В это время Сергей особенно томился: и от болезни, и от непонимания проистекающей вокруг жизни.. Отец Иларий присел на постель и сразу же стал говорить, да так к месту и точно, будто бы отвечал на вслух произнесенный Сергеем вопрос:
— Монахам Господь часто благословляет особое служение миру. Иное, нежели у мирян и даже у белого духовенства. Монах должен молиться за мир. В этом случае он уходит от частного служения ближнему и это не всегда понятно внешним людям. Дело в том, что каждый отдельный человек, преодолевая в себе зло, наносит поражение космическому злу. И это благотворно сказывается на судьбах всего мира. Старцы говорят, что только благодаря этой невидимой и неизвестной для мира духовной деятельности история еще продолжается. Святые удерживали и удерживают мир от разрушения своими молитвами, — говорил старец негромко и спокойно, не стараясь убедить, а как бы просто размышляя вслух о чем-то совершенно достоверном и хорошо известном ему. — Некогда, как свидетельствовал святой Варсонофий, мир едва не погиб, и уцелел только благодаря молитве трех святых мужей. Всего трех! Поэтому святые — смысл бытия земли и всего мира. Когда не останется святых, у мира не будет ни единого шанса прожить даже дня. Святые молятся — и рассеивается зло, распадаются пагубные намерения и пожелания, зависти, зложелательства, убийства, похоти, воровство. А ведь все это рождает мир! Он думает, что творит добро. Но нет — он не ведает, что творит. На одно доброе дело в мире приходится множество злых — так устроен мир. Мир не молится за врагов и не желает прощать. Он хочет только широко и всласть жить! Он хочет жить, но убивает себя. И лишь молитва не дает ему умереть — молитва святых. Это непросто — молиться за мир. Надо его возлюбить по-настоящему. А чтобы по-настоящему любить, надо победить в себе зло. Вот и вернулись к тому, с чего начали. Понятно, для чего стоят такие, как наш, скиты?
— Понятно, — кивнул Сергей, — чтобы в них жили святые…
Старец улыбнулся и легонько, своей невесомой ладонью, хлопнул Сергея в ладонь.
— Вовсе нет, святых здесь ты не найдешь, их нет. Мы только ученики, мы в тишине и удалении от суеты мира лишь учимся этому деланию. Слово Божие говорит, что с преподобным преподобен будешь, а с развращенным развратишься. Это значит, что удобное место дает много удобств для спасения. Уединение удаляет от человека суету мирскую, оставляет его наедине с самим собою и с Господом Богом. Вот этим мы здесь и занимаемся, желая победить в себе ветхого человека, победить в себе зло.
Старец ушел, оставив Сергея в раздумьях. Удивительным было, что он, не зная ничего о тяжелых раздумьях Прямого, ответил на главный вопрос. Только не нашло это отклика в душе Сергея, не приспело, видно, для того время…
С Андреем было проще. Он, не расспрашивая ни о чем, сам охотно рассказывал о себе, о жизни в скиту. Так Сергей узнал, что скит этот существует три года. Место здешнее зовут “Звонарев бор”, потому что с давних пор слышали люди здесь звон неведомого колокола, вот и прозвали место Звонаревым бором. Деревень поблизости нет, — какие и были, уж вымерли давно. А место красивое, как бы для того Богом созданное, чтобы уединяться и молиться. Родник опять же рядом.
— Отцу Иларию, — рассказывал Андрей, — кто-то из духовных чад поведал про это место, так он сразу, в одночасье, решил здесь поселиться. Знать, воля Божия такая. Келью строили вдвоем со старцем. Разбили рядом маленький огород, с которого стараемся жить. Конечно, кое-то из продуктов покупать приходится. Ближайшее жилье в двадцати километрах. Туда раз в две недели я и хожу. Зимой своими запасами перебиваемся. Целый год прожили здесь тайком, так что никто из местных не знал. Потом прознали, стали приходить — сначала из любопытства, а после за советом духовным. Теперь вот два-три раза в месяц приходят паломники, в основном, женщины. Молва быстро разнеслась, так что приезжают уж и издалека. Батюшка теперь подумывает, чтобы куда-то дальше уйти. Только, куда тут уйдешь? Не тайга, чай. А так, у нас благодать! Служим службы Божии, литургии. У батюшки антиминс есть, ему Владыка покойный его благословил. Так что у нас своя домашняя церковь. Это великое счастье!”
* * *
Жара в последние дни немного выдохлась. Обмяли бока ей прохладные северо-западные атлантические ветра. Иногда моросили дожди, и дышать стало легче. Но скитская жизнь протекала вне зависимости от погоды — у нее свой, неподвластный внешним условиям, регулятор — Устав, диктующий неуклонную протяжную равномерность. Сергей по-прежнему не понимал тихого “скитского счастья”. Он, как только оправился, сразу засобирался идти. Но то, что шевелилось и беспокоило изнутри, все же заставило остаться…
— Духовные беседы вести не так и просто, — рассказывал отец Иларий, сидя у стола за плетением четок (четки плели они вместе с Андреем для одного из псковских монастырей), — люди чересчур прилепились к земле. “Выпить и закусить” — это намного важнее душеспасительных истин. Люди ищут приземленных, часто низменных восторгов и удовольствий, не подозревая, что могут существовать иные радости и иные восторги. Это происходит от огрубения души, в силу этого неспособной уже воспринимать вещи духовные и судить о небесном. Не ведают люди, чего себя лишают и от чего отказываются. Кто познал сладость Духа Святого, тот знает, что она ни с чем не сравнима, тот не может плениться уже ничем на земле; тот скучает и плачет только о Боге и жалеет людей, которые не познали Господа. Многим ли ведомо, что человек в молитве может получить больше радостных впечатлений и утешений, чем, нежели объедет даже весь мир и переговорит с каждым из живущих на свете людей? Сладостен мир молитвы, мир радости и любви о Господе. Поэтому и хочется молиться за мир, чтобы все познали эту радость, чтобы не отлучали себя от Господа, не губили своей драгоценной бессмертной души.
— Почему Бог так суров, — спросил Сергей, — почему бы Ему не простить всех? Для чего ад, вечные муки?
— Это не Господь суров, — терпеливо объяснял отец Иларий, — это грешники безжалостны к себе. Теперь, действительно, многие гуманисты из людей выражают сомнение в возможности вечных мук для грешников. Дескать, это несовместимо с бесконечным милосердием Божиим. Да, поистине бесконечно милосердие Божие, и по милости Своей Он предоставил человеку полную свободу выбора. Можно выбрать спасение, можно от него отказаться. Внешний человек, как правило, использует свою свободу во зло. Он добровольно отказывается от благой жизни. Но от вечности он отказаться не может — это не в его власти, ибо Господь каждую душу сотворил бессмертной. Поэтому он приобретает для себя вечность осуждения и муки. Он сам соделывает в глубине себя источник вечных мук. Царство Божие внутри вас есть, — говорит Евангелие. Значит и царство диавола тоже! Злоба, гнев, раздражительность, блуд — эти духовные гадины вползут вслед за человеком и в вечность. Как такой неочищенной душе находиться в сообществе со святыми? Никак! Такой грешник сам не сможет войти в рай и находиться там. Место для грязного в грязи, в аду. Нераскаянный грешник сам себя наказывает и обрекает на муки…