Сперанца

Бонфанти Сильвия-Маджи

Джузеппе пристально оглядел заводь и вышел на берег.

— Малость задержатся…

Цван нахмурился.

— Ты, значит, думаешь, что они все равно проедут?

— Как мы положили этот тополь, так они могут его убрать.

— Тогда на кой он?

— Я же тебе сказал: чтобы они потеряли время. Они снимут ботинки, потому что у них-то ведь есть ботинки, засучат штаны, слезут с барки и сбросят ствол в воду. Плюх, и готово.

Джузеппе оперся плечом о плечо Цвана, и оба уставились на дерево, повисшее над стоячей водой.

— Я ему говорил… —

начал опять Джузеппе. — Драться так драться, беритесь за ружья и стреляйте. Тут уж кто кого… Куда там, боже сохрани! Нужно, мол, разъяснять, повышать сознательность… Я говорю: «Они-то ведь в вас будут стрелять!» — он, Таго, твердит, что не надо поддаваться на «провокацию». Он это называет провокацией! Видали?.. А я это называю пулями… И я тоже знаю, что не надо им поддаваться. Но они у тебя не спросят позволения пробить тебе лоб…

Цван все смотрел на ствол тополя и на лягушку, которая вспрыгнула на него.

Он думал о Сперанце, тонкой, как тростинка, юной, как росток, только что пробившийся на свет, полной веры в будущее.

Ему казалось, будто он видит ее, как видел незадолго перед тем, когда, не сгибаясь, с высоко поднятой головой, она стояла в отплывающей лодке.

Нет, он не мог позволить, чтобы девочка попала в беду.

— Джузеппе, мы не должны их пропустить.

— И я так думаю. Рука у тебя твердая? Когда-то ты хорошо стрелял…

— Не стану хвалиться, но я и теперь не оплошаю…

— Тогда, брат, мы опять поохотимся. На этот раз будет знатная охота. Такой у нас за всю жизнь не было.

— Аминь, — без тени шутливости, убежденно сказал Цван.

Они вошли в хибарку, сняли двустволки со стены и оба одновременно заглянули в дула.

— Возьмем крупную дробь, — сказал Джузеппе, — и будем целиться в голову. Верно, головы у них крепкие и их не так-то легко продырявить, но с нас хватит и того, что эти молодчики попрыгают в воду.

Они вернулись к камышам и опять легли на землю, приложившись к двустволкам.

Время шло, но ничто не нарушало тишины болота.

Всходило солнце. Лягушка попрежнему неподвижно сидела на стволе тополя.

— А не могут они проплыть с другой стороны?

— Там есть один проток под липами, но его мало кто знает даже в долине. Пожалуй, только мы, Мори, и знаем. А эти и вовсе чужаки… Мы туда ходили, когда были ребятишками, помнишь?

— Да, — пробормотал Цван.

Он это хорошо помнил. Детьми они ходили туда ловить пиявок. Они опускались в воду, и прожорливые паразиты сразу набрасывались на них и начинали сосать кровь. Тогда ребята выскакивали на берег, отрывали пиявок от тела и бросали их в банку. Бабушка потом относила их аптекарю и продавала по скольку-то за сотню.

— По два чентезимо [3] , — вслух промолвил Джузеппе, как будто следил за ходом мыслей брата.

— Веселая жизнь… — с горечью сказал Цван.

— …От начала до конца… — усмехнулся Джузеппе.

В эту минуту из камышей с шумом взлетели птицы. Лягушка, сидевшая на стволе тополя,

прыгнула в воду.

— Плывут, — шепнул Джузеппе, и глаза у него сверкнули.

Цван сдвинул шапку на затылок й слегка приподнял ствол ружья. С минуту у него бешено колотилось сердце; потом мало-помалу, в то время как плеск воды слышался все ближе и ближе, на него снизошло глубокое спокойствие. Вот они! Барок было три. На первой плыли только карабинеры, на двух других мужчины в штатском и женщины, но в сопровождений военных.

3

Чентезимо — мелкая монета, 1/₁₀₀ лиры.

— Смотри-ка, и женщины, — выдохнул Цван. — Вот шлюхи!

Первая барка остановилась. Сидевшие в ней заметили поваленный ствол тополя, и было отчетливо слышно, как они переговаривались.

— Раньше его не было…

— Может, мы не обратили внимания.

— Нет, не было.

— Ну и что? Не было, так есть. Вперед.

Барка поплыла дальше.

— Смотри, смотри, кто шестом орудует…

— Кто это?

— Лоренцо, водовоз. Он самый, сволочь. Я слышал, как он других подзадоривал, а про меня говорил, что я вроде штрейкбрехера… Сейчас я ему покажу, какой я штрейкбрехер…

— Целься в голову, — посоветовал Джузеппе. — Может статься, они испугаются и удерут при первом выстреле. Они ведь не знают, сколько нас здесь.

Перед стволом дерева барка остановилась.

Цван слегка приподнял двустволку и нажал на спусковой крючок.

Человек, который отталкивался шестом, завопил, поднес руки к лицу, потом опрокинулся назад и, перевалившись через низкий борт барки, упал в воду.

Высоко взлетели брызги, сверкая на солнце.

Но Цван опять прицеливался. Второй заряд дроби попал в зад тому, который приказал плыть дальше. Раздался новый вопль…

Джузеппе беззвучно смеялся. Цван поднял голову посмотреть на свою работу. Две другие барки уже поворачивали назад. Слышался нестройный гул голосов и женский плач.

Между тем что-то просвистело над головою Цвана, и у него, как от подзатыльника, слетела шапка.

— А, чтоб тебе! — выругался старик, подхватывая ее и показывая Джузеппе. — Продырявили…

— Ложись! — крикнул Джузеппе. Но слишком поздно.

В ту самую минуту, когда у Цвана слетела продырявленная шапка и он от неожиданности поднял голову, с барки прогремел винтовочный выстрел.

Джузеппе уже прицеливался, когда услышал, как скошенный пулей Цван упал рядом с ним.

Он не повернулся к нему. Упершись локтем в землю, старик наводил двустволку на новую цель; он видел, кто выстрелил в Цвана.

Что-то горячее омочило ему локоть.

«Кровь, — подумал он, — кровь Мори», и выстрелил.

И тут же что-то взорвалось у него в голове и вспыхнуло, подобно фейерверку, цветными огнями.

«Ну, ребята, — была его последняя мысль, — слово за вами…».