Тут мой уровень напряЖЕНИя стал зашкаливать и я не выдержал:
– В смысле?
А он мне в ответ:
– Ты можешь не перебивать?
Видя, как ему тяжело говорить, я немного охладил пыл:
– Ладно, прости.
После долгой тишины он снова стал говорить:
– Тебе будет трудно в это поверить. Нет, я не говорю, что люблю её, нет, и вообще выброси это из своей головы, если ты сейчас думаешь об этом и планируешь снова превратить гениально созданный и старательно зашитый хирургом организм из кожи, тканей и костей в кусок говна, забудь об этом. Я сейчас не о том хочу тебе сказать. В тот вечер и последующую за ним ночь Женя не была дома. После встречи с вами у остановки, я не пошел играть в футбол. Прости, я специально
позвал тебя на поле. Мяч я нёс совсем не для этого. В тот вечер Влад собирал всех наших на вписку, но тебя он звать не собирался, отговорившись тем, что у тебя теперь совсем другая крыша, я надеюсь, ты понимаешь, что он имел ввиду. Я пытался его уговорить, но ты же знаешь Влада – то ещё упертое говно. Он хотел, чтобы ты пошел на поле, долго меня ждал, а, не дождавшись, свалил домой, – он понимающее посмотрел на меня, потом снова отвел взгляд на простынь, что теребил пальцами,– На той вписке были также и девочки, их было немного, поэтому спрос на них был в ту ночь огромный. Ближе к одиннадцати приехала Евгения. Её встретили как старого друга, шумно и весело. Она привезла с собой выпивку и сигарет. К тому моменту многие были в дрова, поэтому сигареты были как никогда кстати. Мы увиделись с ней сразу же, она без намека на фальшь узнала меня, в шутку спросила про футбол, я ей в шутку ответил и ожидал, что следом за ней появишься ты, но тебя не было, и меня это насторожило. Я вообще не понимал, что она там делала одна. Ты говорил, что она вроде как приличная девушка, и по таким местам не ходит. И голос её был чертовски знакомый, где-то я уже слышал его, но долго не мог вспомнить, когда и где…Ближе к часу ночи девок стали разбирать по комнатам, – голос его дрожал, – В это время Женя активно общалась с Владом, выказывая ему кокетливые знаки внимания. Как только его приглашения в соседнюю комнату перешли от неловких намеков и флирта к открытым уговорам и вытягиванию из-за стола за руку, я насторожился, но продолжал общение с другими ребятами, потягивая пиво из бутылки. Она начала сопротивляться, хваталась за стол, стул, пыталась уговорить его не трогать её, но всё было бесполезно – Влад клещами тащил её в спальню. В комнате поднялся шум, она кричала, немного раскровила себе руки падением на кем-то забытый на полу, под столом стакан, и здесь я вмешался, – он сжал краешек простыни в кулак, и глаза его излучали прирожденную искренность, – Вань, пойми, это было вынужденно. Я заступился за неё, понимая, что в следующее полчаса ей грозит быть растерзанной неуклюжим и неотёсанным Владом. Я перехватил её из рук матерившегося Влада к себе, сказав, что будет лучше, если я первым попробую её, на что Влад в меру своей необычайной сообразительности согласился, сказал, что для него будет большая честь, если Интеллигент будет для нее первым в эту ночь. Я закрылся с ней в комнате, положил её на кровать, от чего она моментально заснула, сел рядом и тоже уснул. Между нами ничего не было, я тебе клянусь. На утро я отвез её домой, мы долго разговаривали…. я пообещал ей ничего тебе не рассказывать. Но поверь мне, она что-то скрывает.
***
Я бежал. Лил дождь шумно и стремительно, каплями разбиваясь о мои плечи и спину. Было больно. Внутри и снаружи. Было больно, но я терпел, не останавливаясь и тяжело дыша. Сам не знал, куда бежал. Ни к ней, но от него. По мокрой мостовой, по лужам, вдоль серых стен и людей с кислыми мордами. Моё сознание будто остановилось в развитии, нейроны больше не вспыхивали в мозгу, мысли больше не всплывали в голове, череп пуст и мёртв. Всё, во что я верил и любил, в одночасье раскололось на части. Я больше не верил ей, но мне было сложно поверить ему. Я бежал, задыхаясь от собственной гордости и злобы, от собственного плотно спрятанного от себя же самого бессилия. Ведь никто иной не виноват, только я сам. Вот я идиот! Ведь это же надо было придумать! Повёлся на всю эту чепуху про любовь!
Она, чёрт возьми, врала мне! Всё, что она говорила, всё, что делала – это был полный обман и притворство. Она не была моей, она вообще не была чьей-либо, она была лишь сама по себе, словно кошка, в глазах которой невозможно прочесть её мысли и намерения, они всегда таинственны и загадочны – не знаешь, когда укусит, а когда замурчит. Вот и Женя была такой кошкой. Хитрой, загадочной, доступной, молодой, чертовски красивой, но такой недосягаемой. В это сложно поверить, но она действительно была таковой – не-до-ся-га-е-мой. Она не была глупой девчонкой-пустышкой с весьма большим либидо, какие встречаются довольно часто на вписках и прочих тусовках. Как любой кошке, ей нравилось внимание к себе, ей нравилось, когда гладят, но будь аккуратнее, парень, в любой момент она может укусить. Вообще, Жене нравилось многое: тихие вечера за чашечкой чая, веселье, собственный заливистый смех, томные мечтания под ритмичную музыку на заднем сидении автобуса у окна, шумные компании с вполне определенными намерениями, поцелуи в шею, сильные и страстные, и в этом списке не оказалось меня или кого-то ещё. Я не был нужен ей. Не был нужен, как и все, с кем у нее была когда-то связь. Поняв это, я всё перед собой увидел. В тот самый вечер, стоя промокший до нитки близ железной дороги, по которой проносился пассажирский поезд и, смотря на небо, окрашенное розово-пурпурным оттенком закатного солнца, я понял, что кроме себя она никого более любить не собиралась. Ей это казалось лишь забавой, смелой, дерзкой, но забавой, пьянящей не только парней вокруг нее, но и неё саму. Словно наркотик. И это, правда, завораживает. Завораживают люди, полностью упоенные собой. И это не нарциссизм. Это не безрассудство. Это свобода. Это открытость и честность. Честность, прежде всего, перед самим собой, открытость в собственных действиях и поступках. Она врала мне, она хотела огородить меня, понимая, что рано или поздно я всё узнаю, и уж точно не от нее. Она оставила меня, пошла своим свободным путём. И я хотел также, поэтому не ринулся к ней с огромным желанием выяснить отношения. Я любил её, но больше всего я хотел стать свободным. Когда человек свободен, честен с самим собой, перед ним нет преград. Я оставил её, и мысли о ней до сегодняшнего дня не посещали моей головы. Во мне больше не было желания ругаться, кричать, бить чьи-то и так покошенные морды. В свои пятнадцать я многое понял, многое, но не всё, далеко не всё, даже сейчас, будучи сорокалетним мужиком с трехдневной щетиной, боюсь признаться, что многое мной не понято и не раскрыто. Я тогда жаждал спокойствия и умиротворения, и именно тогда его и получил. Я смотрел на небо, на нем проступала радуга. Я был рад, я ликовал! Что именно тогда и именно со мной! И в этом я безгранично благодарен Павлу.
Дорогие друзья, я безмерно счастлив, что мой столь долгий монолог нашел своё завершение! Я счастлив, что он нашёл отклик у вас! Он был о дружбе, любви и предательстве, но больше всего о нём. Он был о Павле Андреевиче Миронове. Это был светлый человек, прекрасный врач, замечательный друг, я всегда любил и уважал Пашу, и поэтому сразу же откликнулся на сообщение Сони, ой, простите, Софьи Петровны. Спасибо, что позволила ещё раз вспомнить былую, светлую юность, проведенную с таким прекрасным другом и товарищем. Спасибо за внимание, дорогие друзья!
Автопати
(основано на реальных событиях)
Ночь. Неуверенные и слабые щелчки ключом в замочной скважине. Хлопок тяжелой дверью. И снова щелчок. Неуклюжий шорох у порога в темноте. Громкие и четкие шаги по полу. Скрип старой кровати. Телефонные гудки и голос на том конце провода: «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Перезвоните позже». Всхлипы и придыхание, перекатывающиеся в громкий и горький женский плач.