Спиною к будущему
Шрифт:
Тяжело сглотнула я слюну. Страх постепенно выскальзывает наружу, заставляя пожалеть о своей неадекватной смелости и откровении.
Заткнуться, свести все на шутку, пока не поздно?
Или…
… или шанса больше никогда не будет? Что, если встреча на Бальге – не случай, не невольное стечение обстоятельств, а – судьба?
Вдох… и выдох. Решаюсь.
– Мне нужно, чтобы ты нашел кое-какого человека. И…
– И?
– и …
убил его.
Обомлел, побледнел. Брови выгнулись.
– Уничтожь его,
Молчит. Казалось, внимает, каждому моему вдоху, стону, звуку.
Продолжаю:
– Он убил моего отца, мать, дядю, подругу и даже соседку. Лишил меня прошлого и будущего. И пусть исполнителей уже не найти, однако… заказчик. Он есть, и известен. Я знаю его… И, более того, его знаешь…
и ты.
Глаза округлились, но все еще боится даже вздохнуть.
– Полковник. Тот, который приходил в участок за меня просить по твоей просьбе. Кандыба.
Молчим. Опустила я взгляд. Минуты тишины. Дрогнул, словно выиграл какой-то внутренний бой.
– Я не знал, … что их убили. Мне жаль…
Везде значился… несчастный случай.
Хмыкнула.
Подвела очи. Пристальный взгляд ему в глаза.
Болезненно, ядовито улыбаюсь.
И, точно самый безумный садист, я повторяю слова, что ночами мне снились, оглашая жестокий приговор:
– Майор милиции Чижов Роман Валерьевич расстрелян в собственной машине по пути на работу. Жена его, Чижова Анна Васильевна, и их дочь, Чижова Виктория Романовна, вместе с соседкой, взорваны в собственном доме. Анохин Григорий Антонович, майор милиции, лучших друг семьи, взорван в собственном автомобиле.
… и Кандыба, с***н сын, - гневно рычу.
– Тогда еще капитан, а нынче – полковник,… Игорь Иванович, ДЯДЯ ИГОРЬ, - тварь, живущая до сих пор, построившая лестницу в безоблачное будущее на костях собственных друзей и их семей. Это имя я никогда не забуду. Ни имя… ни эту морду, даже если жизнь его попыталась укрыть за морщинами и десятками лишних килограммов. Ничто… не заставит его забыть, простить… или перестать желать ему смерти. И даже ад с его пытками мне не страшен – после всего, что я пережила из-за этого подонка. Ничего меня не пугает, лишь бы эта сука не жила на белом свете. Не существовала. Не такие… не такие должны … оставаться, дышать, улыбаться, радоваться этой гребанной жизни. Только не такие, как он, - прожевала эмоции; губы нервно дрожат. – За это я перепишу на тебя квартиру. Да всё что угодно. Все будет тихо и чисто. Никто не подкопается. Только… сделай.
Прошу…
Молчит, потупив взгляд. Немая, безумно тяжелая, долгая пауза.
Внезапно дрогнул – глаза в глаза, но лишь на миг, отвернулся.
Встал с кровати, и, не оборачиваясь, шаги по комнате, к стулу – стянуть, взять брюки и одеть на себя. Еще миг – и схватил рубашку…
– Ты куда?
Застыл, словно вор. Молчит, не шевелясь и не дыша. Но еще сомнения – и поддается.
Глаза то на меня, то резко куда-то в сторону.
– Ты и есть та… Виктория, да?
Киваю головой, но потом поддаюсь его безучастию взгляда, озвучиваю вслух:
– Да.
Коротко качнул головой, подтверждая свои какие-то мысли. И вмиг вновь продолжил застегивать пуговицы.
– Мне надо всё обдумать, обмозговать. И когда что-то решу, я свяжусь с тобой.
– А сейчас… что?
Взор на меня.
Вздыхает.
– Одевайся, проведу. Такси вызову. Мне надо побыть одному. Я позвоню…
Короткие сомнения, перебирая мысли о том, следовало ли так слепо доверять тому, кого, по сути, не знаю…
Хотя, тяжелый вздох.
Встаю, поддаюсь его зрительному напору.
Пройтись, схватить свое платье – одеть. Шаги в коридор.
… плевать. На всё… плевать. Устала я бежать, пятиться… и оглядываться.
Будь, что будет,
… даже если жертвой паду я, вместо этой твари, Кандыбы. Даже если я…
Все же, какая-никакая, – но свобода. Куда лучше такой исход, чем заточение нигде и всюду: без правдивого прошлого; толкового, искреннего настоящего… и светлого, прозрачного будущего.
Будь, что будет.
Будь,
что будет…
Глава 11. Спиною к будущему
***
Долго от него не было вестей.
Долго… слишком долго, как по мне. Больше месяца прошло, а о нем - ни слуха, ни духа.
И сердце… так предательски щемило. Я корила себя за свою странную откровенность, глупую, безумную просьбу. Единственный, кто был дорог, кто растопил сердце, теперь исчез. И почему?
Как бы не было смешно и грустно одновременно, опять тому вина – мое прошлое, мои раны… и слабости.
Идиотка.
С лязгом швырнуть на стол карточки пациентов и пройтись по ординаторской.
Звонить ему не решаюсь. Более того, все больше склоняюсь к мысли, что надо бы вообще порвать со всем этим. Поставить точку, даже если больно и безумно не хочется.
Вычеркнуть, удалить его номер – и жить… так, словно никогда и не было. Его не было, моего Клёмина…
– Дочка, что опять? – заметил, подошел ближе. Не видела, когда успел зайти сюда Котов.
Обнимает, прижимает к себе, целует в висок.
Черт, не хотелось бы тревожить его отцовские чувства, ранить доброе сердце. Однако… врать и того противнее.
– Всё хорошо, пап. Переживу, - печально улыбаюсь, глядя в глаза. – И не такое переживалось,… а то… такие глупости.
Ласково улыбнулся, потрепал вдруг за волосы на макушке, как любил это делать мне еще в детстве.
Смолчал, лишь тяжело выдохнув.
Вырываюсь из объятий, отступаю шаг в сторону – поддается.
– Готова к дежурству? – улыбнулся.
– Да что к нему готовиться? – смеюсь. – Подушка одна для всех и всегда начеку.