Сплошной разврат
Шрифт:
Избавиться от назойливой опеки Семена Марковича оказалось делом непростым. И когда я, наконец, добралась до телефона, Василия на месте уже не оказалось.
Надо было ехать к Трошкину, но не хотелось, очень сильно не хотелось. И не потому даже, что сам Трошкин не вызывал бурных симпатий, а потому, что за его правым плечом мне непременно мерещился бы Семен Маркович как назойливая и прилипчивая ассоциация. И я решила заглянуть на работу.
В отделе происшествий, в отличие от всей остальной редакции, никакой паники не наблюдалось.
— Как лучше, — спросил он меня. — «Маньяки дохнут на взлете» или «Коротки крылья у маньяка»?
— Лучше, где дохнут. Хотя и второй вариант тоже ничего.
— Тебя в родные пенаты не тянет? — добродушно спросил Майонез.
— Тянет, — честно призналась я. — А что это вы не страдаете вместе с остальным коллективом? Как-то у вас подозрительно тихо и спокойно.
— А нам-то что? — пожал плечами Майонез. — Всех можно выгнать, да и надо бы. Развели бездельников. Политику твою я бы точно закрыл. Да и экономику. Народу это все не интересно, народу политика надоела. А вот без криминальной хроники ни одна газета жить не может. Так что мы не волнуемся. А как твой туберкулез?
— Нормально. — Я подумала немножко и добавила: — Прогрессирует.
— Ага. — Майонез кивнул и опять углубился в работу.
— Пойдешь со мной в буфет? — спросил меня Сева, закрыв телефонную трубку рукой.
Я пожала плечами.
— Пойдем, — попросил Сева. — Ты будешь меня утешать. А то в последнее время я испытываю тяжкие моральные страдания.
— Ну, пойдем, — согласилась я. — Все равно мне делать нечего.
— Рыбка моя, — зажурчал Сева своей девушке, — прости, но начальство меня требует. Перезвоню позже. Кстати (это уже мне), говорят, ваш отдел политики закрывают.
— Не верь, — отмахнулась я, — такого быть не может никогда.
— У нас — может. Ты вот все время где-то бродишь, от коллектива отдалилась, а все к тому идет. Серебряный орет, что народ — быдло, но нам тем не менее надо быть ближе к народу. А политика, как справедливо и мудро заметил Александр Иванович, — Сева поклонился Майонезу, — это удел яйцеголовых. Пошли? Ой, я совсем забыл — тебе звонило лохнесское чудовище, срочно просило с ним связаться.
— Кто?
— Дуня Квадратная. — Сева широко расставил ноги и уставился на меня исподлобья, изображая бедную Дуню.
— И ты молчишь! — заорала я. — Что ж ты мне сразу не сказал! Не иду я с тобой в буфет, как-нибудь в другой раз.
…Дуня взяла трубку сразу и очень обрадовалась.
— Как хорошо, что ты позвонила, — сказала она. — Нам надо повидаться. Видишь ли, мне кажется, я знаю, кто убил Григорчук.
— Кто?
— Приезжай ко мне, ладно? Я сижу дома и, честно говоря, боюсь высунуться. Потому что о том, что я знаю, еще кое-кто знает. Приедешь?
Что за вопрос?! Я пулей выскочила из редакции
— Кто там? — спросила Дуня испуганно.
— В «глазок» посмотри, — посоветовала я.
— Ты одна? — Дуня не торопилась открывать.
— Конечно, одна.
Послышалось лязганье ключей, щеколд и, судя по звуку, цепочек.
— Заходи, — сказала Дуня шепотом и, как только я протиснулась в чуть приоткрытую дверь, тут же начала запирать ее на все имеющиеся замки.
— Кого ты так боишься? — спросила я нарочито бодрым и беспечным тоном, потому что Дунино пугливое настроение отчасти передалось и мне.
— Если бы я знала! — Она еще раз посмотрела в «глазок» и потащила меня на кухню. — Понимаешь, по всему выходит, что следующей жертвой буду я!
— С чего бы?
— С того, что мы с Григорчук в последнее время копали под одних и тех же. Я собираюсь опубликовать свое расследование, и тут же выходит «Секс-мода», где их Резвушкина пишет про ту же персону. И так три раза подряд. Три! Кто-то из тех, на кого мы собирали компромат, убрал ее, а теперь моя очередь. Я тебе еще не все рассказала. В тот вечер, сразу после убийства, я поехала к Григорчук. Залезла в квартиру…
— Как?
— Обыкновенно, открыла дверь ключами. — Дуня посмотрела на меня с жалостью, в том смысле, что «учись, салага».
— А зачем? И откуда у тебя ключи?
— Ключи я выкрала у нее давно. А к ней поехала, чтобы выяснить, что я ей сделала плохого и для чего она решила меня уничтожить.
— Она — тебя? — Не помутился ли у Дуни рассудок от страха, подумала я.
— Я же тебе говорила, — раздраженно сказала Дуня, — что Григорчук в последнее время устраивала мне страшные неприятности. Спрашивается: зачем? Вот я и поехала. А там кто-то был.
— Мало ли, — отмахнулась я, — гости или родственники.
— В темноте? Свет в квартире не горел, я вошла, а в передней кто-то ходит и дышит.
— Ну, раз ходит, то, уж конечно, дышит, — согласилась я. — Живой, значит.
— Зато я чуть не сдохла от страха! И вот скажи мне, — потребовала Дуня, — что он там делал? И кто это был?
— Я-то откуда знаю?
— Зато я знаю! — с пафосом воскликнула Дуня. — Это был убийца! Он пришел за документами. И ко мне придет.
Я задумалась. В принципе все логично, особенно если иметь в виду род Дуниной деятельности. Она портила жизнь влиятельным людям, и наивно было бы рассчитывать на то, что они вечно будут сидеть с поджатыми хвостиками и покорными лицами.
Нормальный человек немедленно предложил бы Дуне спрятаться, уехать, затаиться, но меня безнадежно испортило сотрудничество с убойным отделом МУРа и лично с капитаном Коноваловым. И первое, что пришло мне в голову: если Дуня права в своих опасениях, значит, из нее может получиться восхитительная подсадная утка. Но попробуйте сказать такое испуганному человеку.