Сплошной разврат
Шрифт:
В тот субботний вечер она собиралась на дачу особенно тщательно — накупила продуктов, сходила в парикмахерскую, надела новые джинсы. Плохая погода настроение не портила, собственно, Люда ее и не замечала. Она шла от электрички, нагруженная сумками, и думала только о том, как бы мокрый снег не повредил макияж, как бы глаза не потекли.
От станции до дачи — всего десять минут хода, но тяжелые сумки порядком оттянули руки, и на ладонях вспухли белые полосы.
Люда влетела в дом и первым делом бросилась к зеркалу в холле — слава богу, с тушью
— Еду на дом заказывали? — спросила она. — Вот, пожалуйста.
Он стоял не двигаясь, и только тут она заметила, какое странное у него лицо: чужое и злое.
— Что с тобой? — испуганно спросила она, а он вдруг начал хохотать и пятиться в глубь комнаты.
Люда испугалась и тоже попятилась — к двери на улицу.
— Все, — крикнул Вадим, — ничего уже не будет! Все!
Слова он произносил громко, но не четко, и она поняла, что он сильно пьян.
Вместо теплого свидания, вместо благодарности получалась какая-то гадость. Но опять тащиться по мокрому снегу, лезть в холодную электричку, объясняться с родителями… Люда бросила сумки в угол, разделась и направилась в комнату, полная решимости уложить его в постель. Вадим сидел на диване, закрыв лицо руками, и лил обильные пьяные слезы.
— Она меня бросила, — выл он, — совсем, навсегда. Она ушла к Трошкину-у-у. Ой, мамочка, что же тако-о-о-е…
Никогда больше Люда не видела Иратова ни плачущим, ни пьяным. Впрочем, того вечера на даче ей хватило.
— Кто тебя бросил? — с ужасом спросила она, хотя прекрасно поняла, о ком идет речь. — И… когда она тебя бросила? Сейчас? Сегодня?
Иратов продолжал раскачиваться из стороны в сторону, стонать и рыдать, а Люда потрясенно смотрела на свои вспухшие от тяжелых сумок ладони, и ей тоже хотелось завыть от обиды — она неслась к нему, тащила продукты, хотела обрадовать, покормить…
Вадим вскоре заснул там же, на диване, в той же плачущей позе, закрыв лицо руками. Люда тихонько легла рядом, уткнулась лицом ему в спину и всю ночь слушала его стоны и всхлипы по другой женщине. Самое удивительное — она его опять жалела. И с этой ночи она на всю жизнь невзлюбила Трошкина. Конечно, Трошкин, уведя Женю, «подарил» ей Вадима, но ничего не могло быть унизительнее, чем принимать такие подарки.
Глава 17
ЛЕОНИД
Дружный коллектив журнала «Секс-мода» занимал пятый этаж Дома прессы — огромного здания, напичканного множеством редакций. Младшего оперуполномоченного Зосимова, в недавнем прошлом — политтехнолога Манукяна, приятно удивило, что в «Секс-моде» вообще не было мужчин. Ни одного. Поэтому на красавца Леонида сотрудницы редакции реагировали очень благожелательно и с большим интересом.
— Ой, а вы к кому? — спросила девушка-вахтер и кокетливо задрала подбородок к потолку.
— К Симкиной, — ответил Леонид.
— Редактора нет, — вздохнула девушка. — Она… она… в общем, она будет не скоро.
— А как же мне быть? — Леонид сделал вид, что страшно расстроен. —
— Замом? — Девушка пригорюнилась. — Ее тоже нет.
Леонид про себя похвалил неболтливую вахтершу и высоко оценил ее умение формулировать мысли. Могла бы сказать: редактор на допросе в милиции, а зама убили три дня назад, так ведь нет же, все правильно говорит.
— А с кем же мне?.. — спросил он.
— А вы по какому вопросу? — Девушка сняла трубку внутреннего телефона.
— По вопросу размещения рекламы, большого пакета.
— Сейчас. — Вахтерша набрала три цифры, сказала: «Тут по поводу рекламы» — и отправила Леонида в комнату номер 16.
Заведующая отделом рекламы, упитанная брюнетка, обильно украшенная брильянтами, приняла Леонида с распростертыми объятиями. С первых минут она была приветлива и мила, но стоило Леониду произнести сумму предполагаемого контракта с журналом — 500 тысяч долларов, как ее радушие приняло опасные формы: она начала метать на журнальный стол дорогостоящие яства и напитки, ухитрилась дважды прижаться к Леониду пышным бюстом, а затем категорично, практически в приказном порядке, провозгласила тост: «За брудершафт». Леонид попробовал отшутиться, заметив, что никакого Брудершафта не знает и пить за кого ни попадя не намерен, но заведующая отделом рекламы отработанным движением схватила Леонида за грудки и жарко поцеловала.
— А теперь о делах, — смущенно начал младший оперуполномоченный, незаметно стирая с губ и подбородка губную помаду. — Мне поручено уточнить, насколько действенна реклама, опубликованная в вашем журнале?
— Очень! — услышал он в ответ. — Просто очень.
— Нельзя ли поконкретней, — попросил Леонид. — Тираж, состав аудитории… Кто вас читает? Вероятно, преимущественно женщины?
— В последнее время нас читают все, — скромно заметила заведующая отделом рекламы. — В особенности после того, как у нас начала печататься Резвушкина.
— Кто такая? — деловито осведомился Леонид.
— Мы сами ее никогда не видели, но пишет она прекрасно.
— Прям как в анекдоте, — улыбнулся Леонид. — Помните? Мужик кидает в рюкзак колбасу, оттуда доносится чавканье, его спрашивают: «Кто у вас там?», а он отвечает: «Понятия не имею, но колбасу любит страшно».
— Дело в том, — вежливо хихикнув, объяснила заведующая, — что Резвушкина пишет на такие щекотливые темы, что ее стремление оставаться инкогнито совершенно понятно.
— И о чем же она пишет?
— О сексе. Но не вообще, а о конкретном. То есть с конкретными людьми, которых все знают, — с гордостью сообщила заведующая.
— Извините, не понял. — Леонид жалостливо посмотрел на собеседницу. — Чем секс вообще отличается от секса чисто конкретного?
— Не чисто конкретного, — поправила она, — а с конкретной личностью. Понимаете, она совращает известного человека, политика там или бизнесмена, а потом пишет об этом. А мы публикуем. А тираж растет.