Спорим, что ты умрешь?

Макеев Алексей Викторович

— Ща, мгновение, коллега. — Пискун перевернул матовый коньячный сосуд, поморщился, когда оттуда не полилось, снял со стойки очередную бутыль, украшенную цветастой этикеткой, зашевелил губами, читая надпись на иностранном языке.

— Мочегонное, — подсказал Пустовой. — С виагрой. Неповторимый эффект, капитан, вы только представьте…

— Ладно, бери с собой, пошли, — нетерпеливо потянул его Булавин.

— Как грустно с вами расставаться, капитан, — вздохнул Максимов. — Такой приятный дружественный визит. А все же не откажите в бесплатном совете. Представьте на минуту, что

вы совершаете ошибку. К следующему вашему появлению дом будет напичкан трупами. Или… пропавшими. Придется объясняться перед начальством. А множество свидетелей в один голос подтвердит, что вас предупреждали. Не хотите думать о себе, посоветуйте, что НАМ делать?

Булавин в лютой злобе закусил губу. Он понятия не имел, что делать постояльцам.

— Да какие вы бестолковые, граждане! — повысил голос Пискун (удивительным образом оправдывая фамилию). — Валите отсюда к чертовой матери, если не знаете, как себя вести! Или… в общем, делайте, что хотите! Можете поискать еще разок своих исчезновенцев… Можете… да какая нам разница! Хорошо, — заряд писклявости иссяк. — Сядьте в кучку, если боитесь, мы подъедем — но попозже. Сами видите, какая преступность в стране…

Как-то пусто стало в баре после отбытия полиции. Ветер бился в оконные рамы. За окном давно стемнело. Стекла покрывались непроницаемым морозным узором. «Умный» технический прибор, установленный в гостиной, служащий одновременно барометром, часами и внутренним термометром, уверял, что на улице минус тридцать два по Цельсию.

— А может, и правда того?.. — как-то тихо сам с собой заговорил Каратаев.

— Чего того? — повернул голову Пустовой.

— Ну, уматывать отсюда, — пояснил Каратаев. — Хватит, граждане, натерпелись. Приличного отдыха с вами все равно не получится…

— Ну почему же, — иезуитски улыбнулся старик Ровель. — Здесь становится занятно.

— Вам-то хорошо под охраной, — возразил очкарик. — А мы вот начинаем как-то неважно себя чувствовать.

Шевченко вскинул голову — можно подумать, я не человек, — вспыхнули неглупые глаза.

— Благодарим покорно, — дерзко вякнул Снежков. — Шуруйте, уважаемые господа, куда вам вздумается. Как говорится, удачи и всяческих процветаний. А мы останемся с Борюсиком, правда, Борюсик? Ты не забыл про свой блестящий маваши-гири?

— Я помню… — набычился Крайнев. — Да я любому отобью… кое-что, пусть только сунется к нам, Илюша…

Пустовой чуть не поперхнулся.

— Хватит! — подскочил с насиженного места Ворович. — Настроение отдыхать решительно пропадает. Я уезжаю. Инга уезжает. Ты уезжаешь, Инга?

— А то, — хмыкнула девушка.

— Заметано, — решился Каратаев. — Наплюем на триста пятьдесят долларов… А в этом вертепе нас сегодня вообще-то собираются кормить? — он изобразил презлющую физиономию. — А то у меня уже слюна по клыкам капает…

— Обед… вернее, ужин будет подан через час, — задрав нос, сообщил администратор. — Для тех, разумеется, кто соизволит остаться. Соответствующие распоряжения кухарке уже отданы.

Он не мог повлиять на умы и настроение отдыхающих. Палата номер шесть продолжала жить своей

чокнутой жизнью. Персонал, включающий четырех человек, не мог разъехаться по причине банального нежелания потерять работу. Слишком неубедительны увещевания Максимова. Страх пощипывал, но ужас лишиться «козырного» места сильнее перспективы «заживо пропасть». Постояльцы разбрелись по номерам. Кто-то собирал вещи. Кто-то решил соснуть перед ужином. У Виолы жутко разболелась голова. «Родовая мигрень замучила», — объяснила девушка и обложилась подушками. Дескать, поспим, покушаем и поедем. Приклеивать к себе дополнительный балласт Максимов не хотел. Он поднял девушку, отвел ее в их общий с Ингой номер, намекнув присутствующему в комнате Воровичу, что девушек нужно оставить вдвоем. Очкарик поворчал, но удалился. Виола протянула к нему ручонки.

— До встречи, мой ласковый и нужный зверь…

— Какие высокие отношения, — хмыкнула Инга.

— Запритесь и никому не открывайте, — приказал Максимов. После этого он удалился к себе в номер, твердо настроенный подумать. Четверть часа провалялся на кровати, подпрыгнул, сунул в зубы сигарету, вышел в коридор. Сделал круг по дому, умудрившись не встретить ни одного человека. Вернее, почти ни одного. Из кухни грузно топала кухарка Люсьен с двумя металлическими корзинами, груженными чистой посудой. Максимов притворился невидимкой — отодвинулся за выступ в арочном проеме. Все равно не разойтись. Тяжело сопя, грузная особа протащилась мимо. Он посмотрел ей вслед, подождал, пока она скроется за поворотом, и побрел к себе в номер.

Из полезных мыслей доминировала одна: он не успокоится до тех пор, пока не разъедутся люди. А люди, как и вся русская нация, — пока гром не грянет… Максимов завалился на кровать и набрал домашний номер. Сеть куда-то ускользала. Пришлось побегать, ища приемлемый для приема уголок. Насилу пробился, но в трубке звучали короткие гудки. Он перезвонил на сотовый.

— Говори, папуль, — отозвалась Маринка. Голос у нее звучал так, словно все помехи мира решили встать стеной между отцом и дочерью.

— Ты с кем-то болтаешь?

— С Иришкой. Но уже не болтаю. Из Интернета выйти не могу.

— Почему?

— Не хочу.

— Понятно, — Максимов улыбнулся. — Как живется без меня, ребенок?

— Скверно, пап, — вздохнула Маринка. — Скучно, мысли разные в голову лезут. Я провела бессовестную… тьфу, бессонную ночь, глаз почти не сомкнула… Кстати, пап, а как свирепые сибирские морозы влияют на твою увлеченность горными лыжами? Формируешь стойкость к невзгодам? Домой еще не тянет?

— Тянет, Мариша, — тоскливо признался Максимов. — Возможно, сегодня вечером я уже приеду. Надоело тут все.

— Здорово, пап, — обрадовалась Маринка. — Давай, буду ждать.

— А возможно, и нет… — Максимов задумчиво уставился на телефон. Сколько можно мотать нервы? Не пора ли кухарке приготовить ужин, накормить это идиотское войско да выставить его за дверь?

Он закрыл глаза. Но тут же забился в кулаке телефон. И кому он, интересно, мог понадобиться?

— Узнаю родной голос, — ехидно сказала Екатерина. — Ты никого там не опыляешь?