Спорим, тебе понравится?

Коэн Даша

— Тогда что происходит? Я же вижу, что ты сторонишься меня. Ещё вчера ты таяла в моих руках, позволяя целовать тебя всю, а сегодня даже прикоснуться не разрешаешь. Что мне теперь думать?

— Я...

— Поставь себя на моё место. Какого тебе было, если бы я начал исполнять такую дичь, м-м?

Внутренности от подобных перспектив тут же обварило крутым кипятком. Вспухли волдыри и моментально лопнули, сочась кровью. Больно! Боже, от одной мысли, что нас больше не станет — я умираю.

— Тебя опять прессует Максимовская?

— О нет, — качаю я головой, — она

меня больше не трогает и вообще обходит по широкой дуге.

— Её пешки?

— Никто, честное слово.

— Тогда в чём дело, малышка?

— Я не знаю, как сказать, — замялась я и прикусила подушечку большого пальца, уговаривая себя молчать и не подливать керосина в растравленный костёр происходящего.

— Ты паришься из-за мамы? — я тут же удивлённо вскинула на него глаза и затаила дыхание.

— Что? — я немного сбиваюсь с жизненного ритма оттого, что он так точно попала в цель.

— Ты думаешь, что кто-то ей расскажет, что мы тут с тобой влюбились на всю голову, так?

— О боже...

— Истома?

— Да, Яр! — выдохнула я и, чувствуя дурноту, прикрыла глаза. — Да, если моя мама узнаёт, что я встречаюсь с тобой, то мне крышка. На полном серьёзе и без всяких преувеличений!

— Я плохой кандидат для тебя?

— Наихудший, — киваю я, признаваясь честно хотя бы в этом.

— Потому что не хожу в церковь и не распеваю псалмы в честь Всевышнего?

— И поэтому тоже.

— Но кто ей может донести-то? Мы тут. Она там. Успокойся!

— П-ф-ф-ф...

— У неё есть знакомые в этой гимназии, что ли? Вы же приезжие. Весь город — чужие люди.

— Ну... я не знаю, — и мне хочется откусить себе язык за это враньё.

— Я понял, — кивнул он и сделал шаг от меня, а потом рубанул воздух и обвинительно ткнул пальцем мне в лицо, — мандраж на ровном месте, вот что это, Истома. Ладно, но! Мама — это, конечно, прекрасно. И наверное, я когда-то смогу понять, за что ты так преданно и верно её любишь, стремясь во всём угодить. Вот только пока... я этого сделать, увы, не могу.

— Ярослав, — тяну я к нему руку и прикусываю губу до крови, когда вижу, как стремительно тухнет его взгляд.

— Тебе надо сделать выбор, Истома. Я свой уже сделал. Мы же взрослые, а не сопливые карапузы, которых мама вот-вот покричит домой, потому что уже стемнело.

— Я зависима от неё, Яр! — в сотый раз пытаюсь я достучаться до парня, но вновь терплю полный провал.

— Я тоже много от кого зависим, Истома. Но мне плевать, потому что я личность, а не чья-то табуретка, которую можно по прихоти двигать взад-вперёд по комнате.

— Яр...

— Всё, решай. Как определишься — дай знать.

И он ушёл, оставив меня беззвучно реветь навзрыд. Агонизировать и совершенно потеряться в себе. В своих «надо», «хочу» и «должна». Я не была самостоятельной. Я была просто маленькой девочкой, которая не понимает, что надо сделать, чтобы мама наконец-то приняла мой выбор.

Но слова Басова всё-таки возымели свой эффект.

Вместо Семёна из школы меня вновь встречала бабка. Злющая, как неделю некормленый цербер. Она ещё не в курсе моей провинности, но уже качественно

пытается вынести мне мозги из черепной коробки, распекая на все лады. Но мне так плевать на её змеиное бормотание. Всё, о чём я могу думать — это Ярослав и что я буду делать, если он действительно откажется от меня из-за моих закидонов.

Подыхать. И это факт!

И я наконец-то, наплевав на все табу, делаю для себя выбор — Ярослав важнее. А мама? Ну, рано или поздно, но она будет вынуждена смириться с моим выбором. А если нет? Значит, это её проблемы.

Вот только несмотря на то, что все психологические и моральные гештальты я для себя закрыла, в ожидании родительницы и предстоящего разноса, моё внутреннее напряжение достигает критических отметок. Я фактически на взводе. А практически в ауте.

И вот наконец-то из прихожей раздаются знакомые звуки — это мама пришла с работы. Разделась. Разулась. Прошла в ванную помыть руки. Дальше на кухню. Щёлкнула кнопка на чайнике, и он отчаянно зашумел, стараясь быстрее вскипятить воду.

А я жду, что меня вызовут «на ковёр».

Но нет. Мать поела. Посмотрела телевизор с вечерними новостями. Затем обсудила с бабушкой день, накручивая тем самым мои нервы на эфемерную ржавую вилку. И только тогда, когда я практически начала звенеть от тревоги, её шаги послышались в коридоре, ведущем в мою спальню.

Голова загудела и разболелась так сильно, что меня резко затошнило. Руки вспотели и задрожали, а во рту критически пересохло. И каждый волосок на теле встал дыбом, готовясь к неминуемому ахтунгу.

— Вера, Вера, Вера, — зашла мать в мою комнату, неспешно потягивая ароматный малиновый чай из пузатой кружки.

— Привет, мам, — прокашлялась я и кивнула женщине, абсолютно растерявшись от такой подачи.

— Ну, — уселась она на мою кровать и закинула ногу на ногу, — и что у тебя с ним?

Я тут же сглотнула, подавив в себе порыв отвести глаза и нервно затеребить рукав домашней кофты.

— Ничего, — не моргая ответила я. Не слишком поспешно, но и не слишком медленно. Так как надо, если бы я действительно говорила правду. Я отрепетировала это слово десятки раз и выдала его безупречно.

— Ничего? Х-м-м, а знаешь, я тебе верю, — и ещё одна тёплая, совершенно искренняя улыбка сорвалась с губ матери.

— Да?

— Конечно? Ты же у меня не совсем конченная тупица, чтобы клюнуть на басню о том, что этот парень действительно заинтересовался тобой?

— Мной? — выдохнула я и живот туго, слишком болезненно скрутила судорога.

— Посмотри в зеркало, Вера, — кивнула она на створку шифоньера, и я тут же последовала её приказу, — что ты там видишь?

— Себя.

— Да. Там ты, Вера. Серая, ничем не примечательная мышь. Обычная. Заурядная. Посредственная. Но это ли не дар Господа нашего, дочь моя? На такую простушку, как ты, никогда не посмотрит с любопытством такой популярный парень как Басов. Никогда не заинтересуется, не обманет и не испортит. Ибо зачем? Вокруг него толпа разукрашенных, опустившихся вертихвосток, каждая из которых костьми ляжет, только бы он осквернил её тело и душу.