Спорим, тебе понравится?
Шрифт:
— И поэтому ты не писал и не звонил мне два дня?
— Откуда мне было знать, что твоя мать наврёт тебе про меня с три короба? Она, конечно, у тебя женщина загадочная, но я даже не подозревал, что она ещё и лживая дрянь.
— Это не ответ на мой вопрос, Ярослав!
— А почему ты не сказала правду, Истома? — резко и осуждающе перебивает меня парень, чем вгоняет меня в состояние мрачной и тупой апатии. — Или я так и должен водить вокруг тебя хороводы, пока ты прикрываешь не наш тыл, а только защищаешь секреты и интересы своей матери?
— Яр...
— Ты врала мне! На кой,
— Вы — враги. Хочешь сказать, нет?
— Какие, в задницу, враги? Я твою мать не трогал вообще! Мне на неё максимально фиолетово. Это она на весь класс обозвала меня тупым дегенератом и иже с ними.
— Она не могла, — жёстко встала я на защиту матери.
— Ну ок, не могла, значит, не могла. А я тогда тут всего лишь милый сказочник, да? — психанул Басов и развернулся с явным намерением уйти, но я тут же кинула ему в спину.
— Возможно так и есть, Яр. Тогда было бы легко объяснить, как так получилось, что я неожиданно стала тебе интересна. Сегодня я всего лишь Кочка и невидимая Вешалка. Завтра — пошли на свидание, Истома. Всё сходится, Яр. Ты просто узнал, что я дочь ненавистной учительницы литературы и решил за мой счёт устранить все свои проблемы. Ну и как, теперь ты счастлив?
— Прямо монстр! Чудовище! — хмыкнул Ярослав грустно и покачал головой. — Но я ничего не буду больше доказывать. Не вижу смысла.
— Конечно, Яр. Ты ведь уже поставил точку, не так ли? Ты добился своего — заткнул моей матери рот, именно поэтому не писал, не звонил и с понедельника не говорил со мной.
— Я не делал этого, потому что ты выбрала не меня!
— Это не так! — запротестовала я.
— Так! А я вот защищал тебя до последнего, Истома. Враги, месть, жестокие игры — что ещё ты хочешь повесить на меня? А в чём моя настоящая вина, скажи? В том, что я не способен проникнуться бредом воспалённого сознания того или иного писателя, поэта, так? Гоголь — был шизофреником. Булгаков плотно сидел на наркоте. Есенин — алкоголик с психозом. Маяковский, Некрасов, Толстой грезили о самоубийстве, пребывая в затяжной депрессии. Ой, ну простите, что не восхищаюсь этими ребятами и не понимаю, почему подобные личности должны учить меня жизни! Но это просто выдуманные истории. Они не несут для меня никакой практической пользы, а лишь воруют моё драгоценное время. Я пытался объяснить это твоей матери. Честно. Без экивоков. Но она встала в позу и принялась меня топить уже просто из принципа. А теперь и нас с тобой.
— Нас с тобой никогда не было, Ярослав, — слёзы всё-таки закапали из глаз, — никогда...
— Истома...
— Уходи.
— Но...
— Уходи! — крикнула я и прикусила кулак, чувствуя, что окончательно сломалась под его прессом. А Басов, будто бы мало ему было моих страданий, напоследок ещё раз меня пнул. Больно!
— Это не я монстр, Истома, а твоя мать. И очень жаль, что ты не видишь, как она насилует твоё сознание и перемалывает его, преследуя только одну цель — сделать из тебя безвольную марионетку, которая будет безропотно заглядывать ей в рот всю оставшуюся жизнь. Когда очнёшься от её лживого гипноза, спроси у себя — с кем ты можешь дышать по-настоящему? Со мной? Или с ней?
—
И он всё-таки ушёл, так ни разу и не обернувшись. Ни разу...
Глава 35– Расставляя приоритеты
Вероника
Меня ломало. Суставы будто бы выкручивало, и кровь сворачивалась в венах, превращаясь в тугие хлопья. Ничего не хотелось больше, ни есть, ни спать, ни дышать. Особенно когда мимо меня по коридорам гимназии с пустым и остекленевшим взглядом проходил Басов. В эти моменты я подумывала о том, чтобы руками выломать себе рёбра, выдрать из груди потрёпанное, кровоточащее сердце и швырнуть его к ногам этого лживого гроссмейстера.
— Вот, смотри! Это всё ты! Оно из-за тебя такое... и без тебя...
Мать же теперь, кажется, нон-стопом только и делала, что улыбалась. Настолько лучезарно, что мне впервые захотелось её ударить. Стереть пощёчиной с холёного лица это неуместное веселье.
Вот так всегда — ей хорошо, когда мне плохо!
Но особенно она ликовала в церкви, стоило рядом со мной сесть Семёну. Если бы она только знала, что её давно переиграли по этому фронту, то откусила бы себе язык от негодования. Потому что хороший мальчик Сёма не сироп мне в уши заливал при встрече, а начинал атаковать вопросами, почему вдруг перекрыли его денежный вентиль. И даже пытался применить шантаж.
— Плати тогда сама, иначе я Алевтине Петровне всё расскажу про твою интрижку с тем мажором.
Я тут же прищурилась и посмотрела на парня, как на жидкое дерьмо под собственными ботинками.
— Да? Прямо побежишь и расскажешь?
— Можешь даже не сомневаться, — задрал Семён подбородок максимально высоко и самодовольно хмыкнул. Ну а я за ним.
— В припрыжку или как?
— Я не шучу!
— Я, представь себе, тоже. И да, ты также можешь даже не сомневаться, что как только откроешь свой рот, так сразу же и твоя мать узнает, где и на что ты спускал заработанные деньги, — выдала и победоносно ему улыбнулась.
Так-то!
Конечно, парень тут же заткнулся и больше нервировать меня не решался, но мне оттого было не легче. Ведь с каждым прожитым днём моя мать раздражала меня всё больше и больше. Сядет, бывало, напротив, улыбнётся так, что зубы сводит и источает благоухание от собственного визуального цветения, пока у меня внутри пронзительный ветер облизывает шпили руин моего разрушенного мира.
— Как дела, доченька?
— Нормально.
— Ты почему опять так плохо кушаешь?
— Потому что нет аппетита.
— Хочешь в скелетину превратиться?
А я и так скелетина, разве не видно? Внутри я вся умерла и разложилась, стоило только Ярославу бросить меня там, под лестницей и уйти. Замолчать. Напрочь вычеркнуть меня из своей жизни. И что мне теперь мамино благостное настроение, если сама я пустая?
— Басов больше к тебе не пристаёт?
— Нет.
— Если что, сразу говори мне — я всё решу.
— И как же?
— Х-м, возможно, сделаю так, что именно ему придётся доучиться в другой школе, а не тебе.