Спорим, тебе понравится?

Коэн Даша

— Истома, ты офигела?

— Н-нет...

— Какой на хрен расстаться? Ты же сдохнешь без меня.

— Сдохну, — согласно киваю я тут же.

— И я без тебя тоже, глупая.

— Да?

— Да! И ты мне брось всё это дерьмо болтать. Не мой дед станет решать, как будет между нами. Понятно?

— Понятно, — киваю я и чуть не оседаю на пол, чувствуя бесконечное облегчение.

— Пусть старый хрыч бесится сколько душе угодно и на дочке Сердюкова сам женится, раз ему так приспичило с ним породниться. А я — пас, потому что нахожусь там, где мне хочется. Я не чья-то

табуретка, чтобы меня двигали взад-вперёд. Ясно?

— Ясно.

— И вообще, я для тебя сюрприз приготовил. Можешь вырваться сегодня ко мне?

— Увы, Яр. После уроков меня встречает бабуля. И сразу домой. У нас будет мероприятие.

— Дорогие воцерковленные в гости придут?

— Нет. Поминки. Сегодня ровно год как не стало отчима и сестры.

— Соболезную, — сжимает он мои пальцы, и я киваю. Боль давно прошла, осталась лишь щемящая тоска по тому, кого уже не вернёшь. Но жизнь продолжается, вот только мама и бабушка не хотят это принять.

— Ничего, — киваю я.

Молчим несколько минут. Звенит звонок на следующий урок, но мы даже не вздрагиваем. Почему-то уже плевать, украденная близость стала дороже всего.

— Истома?

— М-м?

— Я всё равно к тебе приеду.

— Когда?

— Когда все уснут. Что скажешь?

Сердце в ауте. В моменте кровь в венах превращается в крутой кипяток. По телу бродит электричество, поджигая все фитили на моей выдержке.

Но я же не такая рисковая, ведь правда?

— Приезжай.

Боже...

_______

* Псалом 118 - самый большой псалом в Библии - 176 стихов.

Глава 40 – Мороженка

Вероника

Вечером дома траурная атмосфера. Как и ожидалось, никто из близких даже не пытается вспомнить, что сегодня мой восемнадцатый день рождения.

Всем плевать на меня. И матери. И бабке.

На столе, вместо праздничного торта со свечами, кутья, которую показательно окропляют святой водой. Стопка румяных блинов, пирожки с приторно-сладкими начинками и компот из сухофруктов.

Я стараюсь не плакать. Бабка ревёт белугой. Мать нескончаемым монологом, всхлипывая, вспоминает моего отчима и сестру. Обо мне ни слова. Даже банально участливого «прости, что так» нет за то, что мой самый светлый день пропущен через монохромный фильтр из-за жуткой аварии, унёсшей жизни двух родных нам людей.

Ничего. По нулям.

И не то чтобы мне сильно чего-то хотелось, но подарков тоже нет. Даже нужных мне ботинок. Мать отдала последние деньги в церковь — на икону — это, по её словам, важнее всего на свете.

— Помнишь, мамочка, какая я была до рождения Ирочки? Помнишь? — бабка кивает и горестно завывает, сморкаясь в платочке. — Я была тенью! И жить не хотелось. Муж не мил, новый город набил оскомину в два счёта, нежеланный ребёнок на руках.

Взгляд на меня такой бросает, что душу на мгновение сковывает отчаяние и боль. Но тут же чувства тухнут. А

разве я этого не знала все эти годы? Мама меня не любит. И никогда не полюбит. Никогда! Ни за что! Я её крест, который она вынуждена тащить на себе. Как можно проникнуться тёплыми чувствами к убийце, что своим появлением расстреляла в упор её светлое и незамутнённое будущее, а взамен подсунула убогое существование в закрытом городке с нелюбимым мужчиной?

Никак.

— В сутках по сорок восемь часов и все они пропитаны горечью. К себе. К судьбе. К зудящему монотонному настоящему. Она орала по ночам, — снова кивок в мою сторону, — и я вместе с ней. Тихо. В подушку. Но орала! Что есть мочи! И сдохнуть хотелось, потому что вообще не было просвета. Лишь бесконечный тёмный туннель, в котором я брела, не зная куда.

Я закрываю уши, не в силах больше слушать эти слова, поданные мне на щербатом блюде ненависти и изрядно политые соусом из горечи, скорби и сожаления.

Но матери всё равно, что она без анестезии и с хрустом ломает кости моей полудохлой надежде, которая ещё недавно отчаянно верила, что сможет достучаться до этой иссушенной злобой женщине.

— А потом случилось чудо! Это сам Бог почувствовал, насколько сильны были мои мучения. И он великодушно сжалился надо мной. Подарил мне Иру, а затем и заставил иначе взглянуть на человека, который всё это время упорно и за волосы вытаскал меня из трясины собственной драмы. И моя жизнь снова обрела смысл. Благодаря Ирочке и Анатолию я воскресла из мёртвых!

— Мама! — не выдержала я и закричала. — Ведь я здесь!

А ей, что слону дробина. Смотрит на меня, со слезами в равнодушных ко мне глазах, и зло ухмыляется.

— Ты думаешь мне от этого легче, Вера?

— Но я же тоже твоя дочь! — всхлипываю. Ничего не могу с собой поделать — это ужасно, когда тебя намеренно задвигают на полку, игнорируя истошные вопли твоего изломанного чувства собственного достоинства.

— Дочь, — повторяет она за мной и качает головой, — но только благодаря Ире и Анатолию я поняла, что это действительно так. Что ты мой ребёнок, и я должна любить тебя, а не смотреть, как на проклятие. Но их не стало. И теперь только бог напоминает мне об этом, только бог, Вера.

Любит она...

Я знаю, что она умеет это делать. И даже видела, как это выглядит со стороны. Но я никогда не чувствовала этого по отношению к себе. Враньё всё это!

— Мне очень жаль, — выталкиваю я из себя и смотрю в её глаза с вызовом, — но я не специально, мам.

— Что именно?

— Родилась.

— Дерзишь?

— В этот день, — гну я свою линию.

— Пф-ф-ф, думаешь, я могу забыть об этом?

— Восемнадцать лет тому назад, мам.

— Эгоистка! — неожиданно срывается она в слёзы, подскакивает с места и орёт. — Такая же, как и твой жалкий отец! Только о себе и думаешь, бессовестная! Люди погибли. Люди! А тебе лишь бы куражиться, да поздравления принимать? Нежели ты выросла настолько бессердечной, что можешь в такой чёрный день думать о празднике собственной души? Я не верю, что ты могла так низко пасть! Я отказываюсь это делать! Всевышний покарает тебя за это!