Способы создания миров
Шрифт:
В предшествующей истории мысли от Фалеса до Аллена были проиллюстрированы несколько процессов создания миров — или отношения между мирами — которые я обсуждал в главе I: упорядочение, в установлении происхождениия из всех четырех элементов из одного; дополнение, в привлечении понятия Безграничного; удаление, в устранении всего остального; и разделение, в дроблении Единого на атомы. Дополнение и удаление также ярко проиллюстрированы в отношении между миром физики и обычным перцептуальным миром. Среди других упомянутых процессов или отношений были композиция, когда события объединены в протяженный предмет; деформация, как при сглаживании ломаных кривых, и нагрузка или акцент. Последний из этих процессов, реже отмечаемый и хуже понятый, все же особенно важен для следующего изложения и нуждается здесь в некотором дальнейшем внимании.
Иногда создание миров, не добавляя и не пропуская сущности, изменяет акцент; различие между двумя версиями, состоящее прежде всего или даже исключительно в их относительной нагрузке одних и тех же самых объектов, может быть поразительным
91
Такой свободное платонистское обсуждение должно быть принято за общеупотребительное при номиналистической формулировке в терминах предикатов.
5. Факт из фикции
При всем разнообразии версий внимание обычно сосредотачивается на буквальных, денотирующих, вербальных версиях. В то время как они охватывают часть — думаю, далеко не все — научного и квази-научного создания миров, они не покрывают перцептуальные и изобразительные версии, все фигуративные и экземплификационные средства и все невербальные среды. Миры беллетристики, поэзии, живописи, музыки, танца и других искусств созданы в значительной степени такими небуквальными устройствами как метафора, такими не-денотирующими средствами как экземплификация и выражение, и часто при помощи картин, звуков, жестов или других символов нелингвистических систем. Такое создание миров и такие версии — моя главная тема здесь, поскольку главный тезис этой книги состоит в том, что искусства должны не менее серьезно, чем науки, восприниматься как способы открытия, создания и расширения знания в широком смысле продвижения понимания, и, таким образом, философия искусства должна составлять неотъемлемую часть метафизики и эпистемологии.
Рассмотрим сначала версии, которые являются способами видения, изображениями скорее, чем описаниями. С синтаксической стороны картины радикально отличаются от слов — картины не состоят из элементов алфавита, не идентифицируются по почерку и шрифту, не объединяются с другими картинами или со словами в предложения. Но и картины, и термины обозначают нечто — применяются как ярлыки того, что они представляют, называют или описывают. [92] Имена и такие картины как индивидуальные и групповые портреты обозначают единственным способом, в то время как предикаты и такие картины, как в орнитологическом справочнике, обозначают общим образом. Итак, картины могут создавать и представлять факты и участвовать в создании миров почти таким же способом, как и термины. Действительно, наша повседневная так называемая картина мира — продукт совместного производства описания и изображения. Все же я должен повторить, что я здесь не подписываюсь ни под какой картинной теорией языка, [93] ни под какой лингвистической теорией изображения, поскольку картины принадлежат нелингвистической, а термины неизобразительной символической системе.
92
Об общих вопросах различия между лингвистическими и изобразительными символическими системами, см. LА, особенно стр. 41–43, 225–227. Дальнейшее обсуждение обозначения картинами см. в моих комментариях к статье Монро Бердсли в Erkenntnis (Monroe Beardsley, in Erkenntnis Vol. 12 (1978), pp. 169-70).
93
Имеется в виду «Трактат» Витгенштейна и аналогичные репрезентационистские теории языка (прим. пер.).
Некоторые изображения и описания, тем не менее, ничего не обозначают буквально. Нарисованные или письменные портреты Дон Кихота, например, не обозначают Дон Кихота — обозначать просто некого. Беллетристические произведения в литературе и их аналоги в других искусствах очевидно играют видную роль в создании миров; наши миры — наследие ученых, биографов и историков не в большей степени, чем романистов, драматургов и живописцев. Но как ничего не обозначающие версии могут участвовать в создании действительных миров? Неизбежное предложение представить в качестве денотатов фиктивные объекты и возможные миры ничем не поможет в этом вопросе даже тем, кто могут его переварить. Все же когда-то мы пытаемся найти ответ, то он отыскивается на поверхности.
Словосочетание "Дон Кихот", понятое буквально, не применимо ни к кому, но понятое фигурально, применим ко многим из нас — например, ко мне в моих распрях с ветряными мельницами нынешней лингвистики. Ко многим другим этот термин не применим ни буквально, ни метафорически. Буквальная ложность или неприменимость полностью совместимы с метафорической истиной, но, конечно, не дают никаких гарантий для нее, а граница между метафорической истиной и метафорической ложностью пересекается с границей между буквальной истиной и буквальной ложностью, но не более произвольна, чем она. Является ли человек Дон Кихотом (то есть ведет ли он себя по-донкихотски) или Дон Жуаном — столь же реальный вопрос, как и тот, является ли человек параноиком или шизофреником, и ответить на него легче. Применение вымышленного термина "Дон Кихот" к действительным людям, подобно метафорическому применению невымышленного термина «Наполеон» к другим генералам и подобно буквальному применению некоторых недавно изобретенных терминов типа «витамин» или «радиоактивный» к материалам, производит реорганизацию нашего обычного мира, выбирая и подчеркивая как релевантный род категорию, которая срезает угол поперек заезженной дороги. Метафора не просто декоративное риторическое устройство, но способ,
94
O метафорической истине см. далее LA, pp. 68–70. Oб отношениях значения между различными вымышленными терминами подобно "Дон Кихот" и "Дон Жуан", см. PP, pp. 221–238, а также важную статью Иcраэла Шеффлера: "Ambiguity: an Inscriptional Approach" — Logic and Art, R. Rudner and I. Scheffler, eds. (Bobbs-Merrill, 1972), pp. 251–272. Заметим, что поскольку "Дон Кихот" и "Дон Жуан" имеют один и тот же (пустой) буквальный экстенсионал, их метафорическая классификация людей не может отражать никакую буквальную классификацию. Как может тогда метафорическое поведение этих терминов быть подведено под общую теорию метафоры? Двумя близко взаимосвязанными способами. Метафорическая классификация может отражать: (1) различие в буквальном экстенсионале между параллельными составами из двух терминов — например, "Дон-Кихотский-термин (или картина)" и "Дон-Жуанский-термин (или картина)" имеют различные буквальные экстенсионалы; или (2) различие в терминах, которые обозначают два термина, и могут быть экземплифицированы ими — например, "Дон Жуан" является "термином-неисправимого-соблазнителя", а "Дон Кихот" — нет. В итоге, "Дон Кихот" и "Дон Жуан" обозначены в соответствии с различными терминами (например, «Дон-Кихотский-термин» и "Дон-Жуанский-термин"), которые также обозначают различные другие термины (например, "идиотский рыцарский поединок" и "неисправимый соблазнитель"), которые, в свою очередь, обозначают различных людей. Если это несколько усложнено, то составляющие шаги все же просты и избегают любых обращений к вымышленным сущностям.
Вымысел — письменный, нарисованный или разыгранный — истинно не применим ни к ничто, ни к просвечивающим возможным мирам, но, хотя и метафорически, применим к действительным мирам. Некоторым образом так же, как я показал в другом месте, что возможное [95] — насколько оно вообще допустимо — находится в пределах действительного, так мы могли бы здесь снова сказать, в другом контексте, что так называемые возможные миры вымысла лежат в пределах действительных миров. Вымысел работает в действительных мирах почти таким же способом, как документальная литература. Сервантес, Босх и Гойя не меньше, чем Босуэлл, Ньютон и Дарвин принимают, разрушают, переделывают и снова принимают знакомые нам миры, преобразуя их примечательными и иногда причудливыми, но в конечном счете распознаваемыми [96] способами.
95
FFF, pp. 49–58. Я никоим образом не отгораживаюсь здесь от признания просто возможных миров, но только предполагаю, что ясный разговор "о возможных вещах" может быть с пользой реинтерпретирован как разговор "о действительных вещах".
96
В оригинале: re-cognizable — Гудмен подчеркивает префикс re-, указывающий на повторность действия. Внутренняя форма английского термина «recognizable» (распознаваемый) примерно соответствует значению "вновь познаваемый" (прим. пер.).
А как же полностью абстрактные картины и другие работы, которые не имеют никакого предмета, которые не обращаются к чему-либо ни буквально, ни метафорически, которые даже наиболее снисходительные философы едва ли расценили бы как изображение какого бы то ни было мира, возможного или действительного? Такие работы, в отличие от портретов Дон Кихота или изображений кентавра — не буквальные этикетки на пустых флягах или красочные этикетки на полных; они — вообще не этикетки. Должны ли они тогда лелеяться в себе и для себя только, не загрязняя чистоту своего духа контактом с каким-либо миром? Конечно, нет; наши миры не менее мощно наполнены структурами и эмоциями абстрактных работ, чем буквальным натюрмортом Шардена или аллегорическим "Рождением Венеры". После того, как мы проведем час-другой на выставке абстрактной живописи, все кажется нам квадратами геометрических заплат, вращается кругами или переплетается в текстурные арабески, контрастирует до черно-белых тонов или вибрирует новыми цветными гармониями и диссонансами. Как все же может то, что ни буквально, ни фигурально ничего не изображает, не описывает, не декларирует, не обозначает и ни к чему не обращается никаким иным образом, преобразовывать наши изношенные миры?
Мы видели ранее, что то, что не обозначает, может все же указывать на что-либо экземплификацией или экспрессией, и что не-описательные, не-репрезентирующие работы тем не менее функционируют как символы тех признаков, которыми они обладают буквально или метафорически. Служа образцами некоторых — часто не замечаемых или пренебрегаемых — разделенных или разделяемых форм, цветов, чувств и таким образом сосредотачивая на них наше внимание, такие работы стимулируют реорганизацию нашего обычного мира в соответствии с этими признаками, тем самым деля и объединяя прежние релевантные роды, добавляя и вычитая, производя новые дискриминации и интеграцию, заново расставляя приоритеты. Действительно, символы могут действовать через экземплификацию и выражение так же, как через обозначение в любом или во всех упомянутых способах создания миров.
Музыка очевидно действует подобными способами на слуховую область, но она также участвует в создании конгломератной вербальной и невербальной визуальной версии, которую мы принимаем в данный момент за нашу 'картину мира'. Формы и чувства музыки ни в коем случае не ограничены звуком; многие структуры и эмоции, формы, контрасты, рифмы и ритмы предстают общими для слуха, зрения, часто для осязания, а также для синестезии. Поэма, картина и фортепьянная соната могут буквально и метафорически экземплифицировать одни и те же признаки, и любая из этих работ может таким образом иметь эффекты, выходящие за пределы ее собственной среды. После распространенного сегодня экспериментирования с комбинацией средств в исполнительских искусствах, совершенно ясно, что музыка воздействует на зрение, картины затрагивают слух, и оба влияют на движение танца и испытывают его воздействие. При создании мира все они глубоко проникают друг в друга.