Справедливость силы
Шрифт:
Глава 200.
Итак, в 1963 году я выступил в четырех соревнованиях (из них – двух международных, если турне по Австрии принять за одно выступление). Установил пять мировых рекордов: два в жиме, один в толчке и два в сумме троеборья (один из них собран и тут же побит мной, так называемый "проходной" рекорд). Я в пятый раз стал чемпионом мира и Европы (если победу в Риме приравнять к победе на чемпионате мира, ведь сущность та же: проба сил. Правда, на Олимпийских играх борьба
Титул "самый сильный человек в мире" неизменно сохранялся за мной. Никто не владел им в эти годы, кроме меня. Мои рекорды были самые тяжелые. Я перемолол самых упорных соперников – американцев. Один за другим откатились Эшмэн, Брэдфорд, Зирк, Губнер, Генри, Шемански – вся гвардия Хоффмана.
И Пол Эндерсон уже не проявлял никакого желания помериться силой.
И рекордами я уже выходил на подступы заветных шестисот килограммов. Я был благополучен для всех. Барабан моей славы гудел во всю мочь.
А в бессонницы – они уже не отпускали меня с достопамятного душевыворачивающего потрясения "экстрем-ных" лихорадок – я молил судьбу: пусть все сбудется, я ведь не щажу себя, пусть все будет по справедливости, пусть не посылает новых испытаний, я уже обожрался ими, и лаской людей в том числе, весь в ушибах от этих ласк…
И тут же я взрывался яростью.
Я никогда ни у кого не просил милости – ни в чем. Я проложу дорогу к любой своей мечте – и ни у кого не буду спрашивать разрешения. Я проложу дорогу… или полягу, но никогда ни о чем не стану молить!
Слышишь, судьба! Не стану молить! Ты вправе убить меня, но я у тебя не в холуях и просителях…
Возвращалась лихорадка. Простыни становились горячими, я раскидывался. Огромные часы распластанно-медленно проползали через меня, пробуя мою волю. Иногда отчаяние застревало в груди, но я знал: я сильнее, оно отступит. И оно отступало. Все дело было в том, что я был сильнее. Как бы ни душили отчаяние, тяжкие прозрения будущего, я все равно был сильнее.
А в окна уже намывались серые краски рассвета.
И будущие тяжести, и ненаписанные страницы, и вся жестокая требовательность людей – уже овладевали мной. На Востоке говорят: "Месть может состариться, но она не умирает". Я как-то не заметил, чтобы она старилась. Мне ничего не забывали. Мстили за сопротивление несправедливости.
Вы, кто метил клеветой и ненавистью меня и всех, кто смел иметь свое мнение (вспомните Герцена:
"Речь – дерзость, лакей никогда не должен говорить!" А кто мы для всего этого племени хозяев наших жизней-безгласные исполнители, "винтики"),-слышите, я ни в чем не раскаиваюсь, не беру назад ни единого своего слова, не отказываюсь ни от одного своего шага. Я презираю вас как трутней, как зло и несчастье моей Родины.
"Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела".
Глава 201.
Я все равно оказывался сильнее судьбы. После Стокгольма решил: Олимпийские игры-это
Тогда, после Стокгольма, навестил меня дома, глянул на тренировки, вежливо и рассудительно побеседовал Хайнц Шеве – московский корреспондент западногерманской газеты "Ди вельт". И напечатал очерк.
"Самый сильный человек в мире.
Самый сильный человек в мире тренируется ежедневно… в армейском спортивном зале на Ленинградском шоссе (нет, в ежедневных тренировках не было надобности, да мы их и не осилили бы, ведь тренировались без восстановителей силы.– Ю. В.). В это время к окнам зала прилипают московские мальчишки. Открыв рты, они мечтают о том, чтобы стать такими же, как Юрий Власов.
Юрий Власов как раз мучается с весом 225 кг. Штанга сгибается под тяжестью веса, который раз за разом, четыре раза подряд поднимается на уровень груди. Прежде чем ступить на помост, он осторожно снимает роговые очки и кладет на подоконник. В этот момент он лишь тяжелоатлет Юрий Власов.
После того как он опускает штангу на помост, он тотчас же спешит надеть очки, в тот момент снова превращается в профессора Юрия Власова.
В этом атлетическом теле соединилось невозможное. Кто может предположить в самом сильном человеке мира знатока певчих птиц? Кто поверит, что будучи лучшим тяжелоатлетом земного шара, он одновременно является дипломированным инженером, офицером Советской Армии в чине капитана, что он часами способен вести дискуссии о Ницше, Шопенгауэре, Канте и Гегеле (вот Гегеля читал так ничтожно мало, что не осмелюсь и заикаться.-Ю. 5.)? Кто поверит в то, что обладатель самых сильных бицепсов является истинным знатоком литературы?
Для Юрия Власова нет ничего невозможного. И самое удивительное при этом то, что все это он считает совершенно естественным.
Дома в своей квартире на 5-й улице Октябрьского поля (ныне улица маршала Рыбалко.-Ю. В.} –д. 20, кв. 62 – он держит пятнадцать различных видов певчих птиц. Юрий Власов знает лучшие соловьиные места вокруг Москвы. На своей "Волге" он выезжает весной и слушает соловьиные концерты. Я думал, что назову ему неизвестное место между Баковкой и Переделкином (между дачей маршала Буденного и могилой Пастернака), но, оказывается, это место Юрию Власову известно давно.
Работу Ницше о Заратустре Юрий Власов изучил серьезно. Для него Ницше фаворит среди философов (не фаворит, конечно, я примеривался к его манере письма.-/О. В.). Не произвело ли на него при этом понятие "сверхчеловека" особое впечатление? Власов нерешительно пожимает массивными плечами – быть может…
Кроме литературы и соловьев Юрий Власов любит еще и Наташу (слава богу, хоть после литературы и соловьев.– Ю. В.).
Наташа, его жена, молодая впечатлительная художница. Однажды совершенно случайно, в поисках новых мотивов, она пришла на соревнования московских штангистов. Она нашла супруга и отца, гордящегося своей четырехлетней дочерью Аленой.