Справедливость силы
Шрифт:
Тэгнер видел все Олимпийские игры, кроме самых первых. Видел триумфы Нурми, Оуэнса, Мэтиаса, Затопека и Куца. Я был горд, что оказался достойным олимпийской клятвы – "за честь своей страны и во славу спорта"! Славно дышать чистым воздухом.
Корреспондент "Советской России" сообщал: "Зарубежная печать широко комментирует поединок атлетов тяжелого веса. Римские газеты публикуют фотоснимки Юрия Власова и восторженные отзывы. Корреспондент американского агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл отмечает, что "спокойная уверенность русского в красном трико была почти устрашающей".
Победа знаменовала не физическое превосходство, тем более какую-то национальную исключительность. По мне, она явилась доказательством верности жизненных принципов вообще, то есть методики постижения цели: быть неизменным для цели, не поступаться убеждениями, не уклоняться в следовании к цели, не дробить волю. Наивность и непрактичность, как часто называют подобное поведение, восторжествовали. Мир мечты столкнулся с реальностью. Мечта легла в борьбу и стала жизнью.
…Физическое тем и привлекательно человечеству, что за ним таится нравственное, выявляется это нравственное. Иначе большой спорт просто воспроизводил бы возню и удаль животных.
По диалектике явления в противоположностях смыкаются. Животное и высоконравственное присутствуют в спорте. Противодействуют. И животное в известных условиях может определять характер явления. Не сила присваивает титул "чемпион чемпионов", а победа над животной стороной явления, привнесение в борьбу высокого человеческого начала.
Тяжелая атлетика – грубый, малоподвижный спорт, но его освещает внутренний смысл. Именно он не дает мускульной потехе скатиться до уровня манипуляций робота… Дерзость духа. Обуздание инстинктов самобережения. Какое счастье подняться, где чистый воздух и тебя не сбивают с голоса!
Разумеется, большой спорт знает и свои болезни. Два начала вечно противоборствуют в нем. Впрочем, как и везде в жизни…
…После победы меня всячески прельщали на снимки в "выразительных" позах: обнаженный торс, слепленный явной или скрытой натугой мышц. Я же всегда испытывал отвращение к этой браваде, опошлению победы.
А просьбы на замеры мускулов? Ох уж эти замеры! Эта богатырская внушительность! Слов нет, все это в какой-то мере имеет отношение к силе, но именно в "какой-то". Сколько в жизни недоумков с широкими лбами и мудро-тяжелыми головами!..
Качества мышцы и другие ее свойства прежде всего определяют природу силы. Измерения же мышц не могут доказать ее и не доказывают. Поэтому Евгений Сандова и был такой обычный, даже слишком обычный, а сила его – в легендах…
Агентство Франс Пресс так охарактеризовало столкновение сильнейших атлетов в "Палаццетто": "Героем последнего дня состязаний тяжелоатлетов – а этот день можно с полным правом назвать самым блистательным из всех – был русский богатырь Власов. Именно он унаследовал золотые олимпийские лавры американского "подъемного крана" Пауля Андерсона. Установив олимпийские рекорды в жиме и рывке, Власов поступил еще лучше. После того как он в великолепном стиле поднял 202,5 кг, зал словно охватило общее безумие. Десятки зрителей бросились на помост и торжественно унесли на руках русского триумфатора…" (Советский
Бойкот усох без распоряжения сверху, и Воробьев снова называл себя моим другом. Справедливость силы.
Откликнулась даже "Литературная газета" (13 сентября): "Ночь перед последним, заключительным днем Олимпиады была ознаменована еще одной такой громовой победой нашего спорта, что весть о ней наутро прокатилась по всему свету. Наш Юрий Власов в эту ночь доказал, что он не только самый сильный человек на Земле, но и сильнейший из всех атлетов, когда-либо бравшихся за штангу. На диво сложенный, обаятельный всей своей повадкой, чуждый каких бы то ни было дешевых эффектов, он выходил раз за разом на помост "Палаццетто делло спорт"… Простым движением, точным и исполненным скромной богатырской грации, он брал штангу прямо вмертвую…"
Потом, после многих побед, славы и награждений всеми существующими титулами в спорте, я все чаще и чаще приходил к одним и тем же вопросам. Победа ничего не меняет в человеке. Ведь и до победы он сложен из тех же чувств и работы. Почему же он после победы иной для всех? Он, который ни в чем не изменился; он, которому до победы было во сто крат труднее; он, который остается таким, каким был всегда?.. Неужто истина ничего не значит вне публичного ее объявления через победу?
Глава 62.
Не противостояние весам было самым трудным, но ожидание. Постылые часы.
Работа на помосте вносит ясность. К ней атлеты, можно сказать, профессионально приспособлены. Их работа. На это пускают годы. И лишь другая часть борьбы – ожидание – требует единственно нервного напряжения без физического выхода… Час за часом набавлялись диски… И все сходилось на ожидании – часы с самим собой. В этом столкновении уже не сила определяет победу – невосприимчивость к неудачам, провалам, капризам мышц, умение держать себя, когда соперник вдруг поднял мощные килограммы…
С отвращением слышу, вижу те часы ожидания. Длинное терпение – я снес его в ту ночь. Вот и все. Шемански никогда не был авантюристом, как утверждает один из корреспондентов. Если авантюризм – попытка, в которой надежда на победу, то, как говорится, дай бог всякому такое. Как может быть авантюризмом решение загнать себя под опасный вес?
Маэстро Шемански еще в 1953 году толкнул 187,5 кг, в 1954-м – 192,5 и тогда же "континентальным" способом – 200. Все предпосылки для успеха. Оставалось преодолеть инстинктивную боязнь перед уже знакомым весом – память о поврежденном позвоночнике, а это мужество.
Согласно той же логике и я авантюрист. Ведь я не поднимал 202,5 кг, однако рискнул. А в жиме американцы меня задиристо стиснули, по-футбольному. Сорвется Шемански, Брэдфорд на подхвате. Давись, хлебай напряжения, не уступай ни грамма! У них сложился настоящий охотничий смычок. Только ненадолго…
И Тэрпак давал хлопок при затяжке, но в правилах. Все по законам турнирной рубки. Зато я уже вызубрил старт под его "ладошки". Год ломал доверчивость навыка.
Через шесть месяцев, когда американская команда наведалась в Москву, я зазвал Брэдфорда в гости. Переводчик напечатал очерк о встрече: