Справедливость силы

Власов Юрий Петрович

Силен, как никогда!..

Итак, Шемански – умная сила, отвага на помосте, опыт полутора десятилетий выступлений, бывший "самый сильный человек мира", атлет, которого не смущает ничья и никакая сила… А Брэдфорд действительно друг мне.

"Семь минут гремела овация",– отмечает один из корреспондентов. Эти минуты понадобились для удаления публики с платформы. Правила требуют взвешивания рекордного веса и самого атлета. Время для четвертой, незачетной попытки пропало. А я хотел пойти на 205 кг.

"Всех охватило какое-то безумие,– вспоминает Куценко.– Все рвались к помосту. Творилось что-то невообразимое. Лишь позывная мелодия олимпийского гимна

внесла некоторое успокоение (и вмешательство карабинеров.-Ю. В.). Я взглянул на Боба Гофмана. Он стоял осунувшийся, усталый. Да, теперь он уже не может сказать то, что повторял много лет: "Русские сильные, но все же лучшие атлеты тяжелого веса – из США"".

Эпизод в великой гонке! Не отдых, а ужесточение гонки. Застолблен еще результат – очередной среди множества. Я знал: этот результат решил борьбу сегодня, но завтра с ним провалишься – вот и все его величие.

Великая гонка искала имена, чтобы забыть; открывала новые имена; все время предполагала новую силу, не спускала ничтожную слабость…

Глава 63.

В три часа десять минут ночи фанфары вызвали победителей на пьедестал почета. Зрители обложили платформу: тысячи вскинутых лиц!

Не знаю, отказываюсь уразуметь, почему в памяти тогда ожили пастернаковские стихи. Их автограф, датированный 1938 годом, прикочевал ко мне сам по себе – с десяток случайных размеров, исхлестанных высоченными, причудливо-хвостатыми, властными письменами, досадливой нетерпеливостью правки, жадностью более точного смыслового и музыкального созвучия. Я люблю письмо живой руки. Необычность почерка всегда настораживает – это встреча с незаурядностью. Я редко ошибался…

…Лежим мы, руки запрокинув

И к небу головы задрав…

Я поддаюсь очарованию чувств в ритмах. Сколько помню себя атлетом, всегда перед хватом шептал… Брэдфорд молился. И я, если угодно, молился, но стихами. В слове для меня предметная и решающая сила. И разве не слова впереди всех дел?!

…С младенческим однообразием,

Как мазь, густая синева

Ложится зайчиками наземь

И пачкает нам рукава…

Спустя несколько лет на банкете Юрий Гагарин (я с ним был знаком, когда мы оба были старшими лейтенантами и он не носил звания космонавта номер один) представил меня осанистому седоватому господину. Тот и другой улыбались. Я не сообразил, в чем дело, и прямодушно назвал себя. Старый господин, налегая на трость, протянул руку – тяжелую, но не возрастом. Я успел поймать взглядом перстень. Что-то шевельнулось в памяти. Но, быть может, оттого, что один из болельщиков подарил мне похожий, разумеется, не из золота, как этот, но с высеченной по сардониксу фигуркой атлета – доподлинной инталией? Переводчик, однако, освежил память:

"Вы напрасно называете себя, товарищ Власов. Ведь герр… (переводчик назвал имя) по поручению МОК награждал вас золотой олимпийской медалью…"

И я все вспомнил! И старого господина. Там он не был бледен. Итальянское солнце тоже осмуглило это породистое, умное лицо. И держался он, пожалуй, статнее. Там, на платформе "Палаццетто", он зашагал к пьедесталу без трости, чуть вперевалку. И сам такой крупный, будто атлет. Он поразил меня. Обратился по-немецки, потом по-английски, а когда я отозвался на французский, грассируя, наговорил любезностей.

"…Теперь можно немного от вина, ласк и неба…"– и это он сказал тогда.

Почему же "немного"? Мне и в самом деле хотелось обжечься, выгореть во всех радостях жизни.

И теперь старый господин вспомнил мой вопрос-ответ,

но с грустью. Понятной грустью. Одет он был в мертвящую тяжесть многих лет. Понимал возраст, но не признавал. Почему, по какому праву вдруг последние шаги?..

Теперь можно немного от вина, ласк и неба…

Как коротки эти мгновения радостей и как длинны шаги к цели! Как ничтожно коротка простая радость! Какая ценность – неотравленная, чистая радость!

А тогда старый господин извлекал медали из белых продолговатых коробок, расправлял бронзовые цепи-лепестки и опускал на шею: мне. Большому Вашингтонцу, маэстро Шемански. И всех нас после гимна разметала толпа. Затем меня высвободили карабинеры, и я отсиживался в комнатке. Журналистов тоже отсекли, оцепление пропустило только спецкоров "Советского спорта" Б. Бекназар-Юзбашева, А. Кикнадзе и еще Н. Озерова. Полугодом позже Николай Николаевич Озеров презентовал мне ролик со звукозаписью действа в "Палаццетто". Забавное слушание. Гвалт, тишина, какая-то невозможная тишина, провал всех звуков, тут же звон, вколачивающие удары ступней, хриплый, ожесточенный вопль Тэрпака и осатанелый свист, сотрясение пола, топот, всхлипывания… Не отняли!..

Глава 64.

Итак, я опередил Брэдфорда на "четвертак" – 25 кг, Шемански – на 37,5 кг. Это уже не варшавская победа – милостыня от сильных. В Риме я утвердился на первом месте. Джеймс Брэдфорд получил шестую, и последнюю, серебряную медаль (512,5 кг-повторение рекорда Пола Эндерсона), в чемпионаты мира он больше не играл. Норберт Шемански с новым для себя результатом 500 кг оказался на третьем месте: это третье место стоило иной золотой медали – из праха и забвения поднял себя этот человек. Четвертое место занял египтянин Мохаммед Ибрагим (455 кг). Как он рвался к победе! Как горяч был борьбой и как огорчался срывам! Пятое место занял финн Эйно Мякинен (455 кг), шестое– канадец Джон Бейли (450 кг) и седьмое – бронзовый призер Игр в Мельбурне итальянец Альберто Пигаяни (450 кг). Возмутитель спокойствия аргентинец Сельветти не приехал, а жаль… Друзья, мы вместе сражались…

Любопытно сравнение собственных весов первых шести атлетов Олимпийских игр в Риме (1960) с собственными весами первых шести атлетов Олимпийских игр в Монреале (1976).

У первых шести победителей в Риме: Власов – 122,7 кг, Брэдфорд-132,8 (В "Официальном отчете Организационного комитета XVII Олимпийских игр" вес Брэдфорда указан ошибочно – 122,5 кг. В действительности он весил 132,8 кг. Допущены ошибки и в других случаях. Так, вес Шемански не 108,7, а 112,5 кг. Совершенно достоверные данные приведены в "Спорте за рубежом" (1960, № 8). В остальном сведения "Официального отчета" верны), Шемански – 112,5, Ибрагим – 107,5, Мякинен – 112,2, Бейли – 130,8.

В Монреале победители соответственно весили: Алексеев – 156,8 кг, Бонк – 151,3, Лош – 110,6, Надь – 137, Уилхем – 147,3, Павласек – 159,2 кг.

Четко прослеживается увеличение собственного (в основном жирового) веса как одного из самых надежных средств достижения победных результатов.

Глава 65.

В Риме я утяжелил рекорд СССР в жиме, а также мировые рекорды в толчке и сумме троеборья. Значительным явилось прибавление в сумме троеборья – 27,5 кг по отношению к всесоюзному рекорду и 25 кг – мировому. Такое прибавление никому никогда не удавалось, кроме Эндерсона на чемпионате мира в Мюнхене. В ту ночь все четыре олимпийских рекорда стали моими.