Спроси заклинателей духов
Шрифт:
— Завтра узнаем, какие мы мастера.
— А баня-то хоть настоящая? Функционирует? — спросил Володя.
— Еще бы! Только воды надо натаскать. Посмотрите — баня из лиственницы! — показывал свое хозяйство Миша Страузов.
Мы тут же объявили воскресник и ринулись к бане. Стали в цепочку — и пошло ведро от реки в кадку. Здоровую металлическую цистерну загрузили водой на всех — и весело загудела печь, согревая камни.
— Пар будет что надо!
Баня удалась на славу. Одного только не учли — как одеваться в предбаннике, полном
Распаренные, с густым слоем «дэты» на свежей коже, сидим мы впятером на крылечке, покуриваем, наслаждаемся природой, отдыхаем душой и телом, а рядом у ног четыре прелестных пса — Ляп, Ромка, Светлана и Цирус.
А картины перед нами левитановские — тихая заводь, ивы над водой, дощатый мостик через речку. Кажется, вот сейчас появится на мостике гимназистка тех времен с томиком стихов и заспешит туда, в беседку, где ее давно и нетерпеливо ждет молодой пылкий человек. Вот сейчас на том берегу появится девушка в белом…
И, угадывая мои мысли, Миша Страузов роняет:
— Вот там у мостика недавно появился… Я в него двумя жаканами! Отогнал… Будто он чувствовал, что собак рядом нет, в тайге с Никитой были… и возник… уж он бы тут все проверил!
В комнате затрещал будильник.
— Извините, моя вахта, — поднялся Михаил и ушел в дом.
Вахты здесь через каждые три часа. Каждые три часа надо выходить в эфир. Чтобы не проспать сеанс, в каждой комнате установлено по нескольку будильников, все они начинают верещать в одно и то же время, синхронно. Но если и это не поможет и дежурный радист будет спать, то включится аварийная сирена: станция должна жить и работать в любое время.
Вспоминается песня и верные слова: «Ведь кто-то должен на земле дежурить…»
Я обратил внимание на топор (без топорища), подвешенный на стене рядом с рацией.
— Когда за день на хозработах намотаешься, рука не чувствует ключа, он же легкий. Подвешиваю к кисти топор, все-таки тяжесть, можно ключом работать, ощущать его. А иначе твой почерк не узнают в эфире. Нам, радистам, вообще-то запрещено больше двадцати килограммов поднимать, чтобы не испортить руку. Ну да разве в тайге за этим следишь?
— Как Никита, прижился здесь?
— Ему здесь нравится, — отвечает Михаил, — разговоров об отъезде не было, наоборот, просится еще на год. Хорошо тут, если привыкнешь и станешь понимать лес и вообще… все.
— Но ведь ни почты, ни людей, ни самолетов весь год, кроме лета! Это же очень трудно.
— Живем! — смеется Страузов.
— Я бы никогда не согласился жить здесь, — говорит Сергей. — Я не признаю такой романтики. Сколько ты получаешь? Ну вот, и даже денежно не шибко-то стимулируются твои труды! Иди на прииск, вон на соседний. Отмолотил за рычагами двенадцать часов —
— Не хочу, — вздыхает Михаил.
— Ну и зря, — настаивает на своем Сергей.
— Замолчи, — урезонивает Володя Сергея. — У каждого свой путь, и не лезь ты, ради бога, со своим уставом в чужой монастырь. Я, например, понимаю Михаила и Гену Короленко тоже.
— А я нет! — не унимается Сергей. — Ни кино, ни театров, ни ресторана, ни женщин, с которыми можно пройти по проспекту, ни жены, в конце концов, ни сходить в гости, ничего! Что же есть? Что?!
— Останься на зиму, — отвечаю я Сергею, — узнаешь. Не трави людям душу.
Спор приобретает ненужный оттенок. Я Сергея вытаскиваю на улицу. Хорошо, конечно, что он откровенен, но тут такая откровенность вовсе неуместна.
— Молиться надо на этих людей. А ты их агитируешь все бросить. Эх ты, Самара — красны рукава…
Он курит свой знаменитый «Бриар» и молчит.
— Что будем ужинать? — кричит Никита.
Он на улице возле печи. На Украине во всех дворах есть такие летние дачи. А тихая вода, густой лес, кустарник с высокой травой, печь во дворе, теплынь и сонные собаки — все это создает иллюзию материка.
— Борщ из консервов годится? С зайцем! — кричит Никита.
— Еще как!
Здесь же у крыльца заготовлены высокие поленницы дров, козлы, верстак. От крыльца тропинки — к бане, к складу, к метеоплощадке, к другим производственным помещениям, — всюду порядок, который, в общем-то, не в тягость поддерживать двум одиноким мужчинам.
Прямо во дворе на скамейке несколько годовых комплектов журнала «Вокруг света». Очевидно, их и читают на улице, когда хорошая погода и нет вахты.
— И про нас тут есть, — говорит Никита и показывает номер журнала. Это рассказ Олега. — А что с ним случилось?
— Сердце…
— Вот он. Дом для бродяг, — показывает Никита, — вы там будете ночевать.
Крепкий, ладный, с пятью окнами и одной амбразуркой — по два окна на длинных стенах, одно на короткой стене и одно крохотное окошечко — амбразурка в сенях.
— А что там?
— Библиотека наша, одна койка, ящик вяленого ленка, можете пробовать, две комнаты, печь, сени. Вот и все. Мы там не живем. В старом как-то уютней. Это для приезжих, для бродяг, — усмехается Никита.
Михаил закончил сеанс и тоже вышел на улицу.
— У Олега одна неточность, — говорит он. — У него дом бледно-голубого цвета. А на самом деле, смотрите, он бледно-зеленый.
Дом действительно бледно-зеленого цвета. Но я понимаю, почему он показался Олегу бледно-голубым. Олег был тут в конце августа, деревья рыжели, яркой смарагдовой зелени, как сейчас, уже не было, но холодное небо ярко голубело, и утренняя холодная вода была голубой, и отсветы голубого лежали на домах и тронутых изморозью кустах, и бледная зелень дома терялась в яркости голубого и осенне-желтого…