Спросите Фанни
Шрифт:
— А разве нет других кулинарных книг?
Конечно, есть. Лиллиан смотрела передачу «Французский шеф-повар», а потом купила книгу «Уроки французской кулинарии» в двух томах и, наблюдая, как Джулия Чайлд[6] на экране отхлебывает вино, делала пометки на полях. Но французские изыски Лиллиан — потофё или бёф бургиньон — семья не особенно жаловала.
Рут стала оправдываться:
— Нельзя относиться к чужой книге как к макулатурному томику с развалов. — Потом решила распрощаться: — Ну ладно, мне надо готовить ужин. Позвоню тебе позже.
Морган кашлянул.
— Только не очень поздно. Я сегодня рано лягу спать. Хочу задушить болезнь в зародыше.
Морган часто что-нибудь
Рут мельком подумала, избавилась ли Шарлин от своего глупого южного акцента.
В соседней комнате Джордж и Лиззи валялись на двуспальной кровати с балдахином, смотрели видео на телефоне Джорджа и заливались смехом. Когда Рут хотела присоединиться к ним, брат закрыл приложение.
— Ты такие шутки не любишь, — объяснил он.
Обидно.
— Да ладно тебе, — сказала Рут, вклиниваясь между ними, и тут заметила разводы на обоях. Неужели крыша течет? Возможно, черная плесень тут повсюду, а не только в ванной. — Покажите мне что-нибудь веселое.
Джордж снова включил видео — эпизод из старой передачи «Субботним вечером в прямом эфире» с Джоном Белуши и Ларейн Ньюман. Рут громко захохотала. Джордж и Лиззи, которые смотрели сюжет уже по второму разу, теперь смеялись сдержаннее.
Это тоже было обидно.
Разница в возрасте все-таки дает о себе знать, подумала Рут. Она была старше Джорджа на четыре года, Лиззи — на десять лет, а Дэниела — всего на полтора. На многих детских фотографиях они стояли в ряд, выстроившись по старшинству, все примерно одного роста, за исключением малышки Лиззи. Иногда Рут думала, что Лиззи родилась неожиданно. Жаль, что у мамы уже не спросишь. У Рут было много вопросов к Лиллиан: «Случались ли у вас с отцом кризисы? Как ты поступила бы, если бы он завел роман? Правда ли, что Дэниел был самым трудным из нас? И о чем ты писала там наверху, в гостевой комнате?»
Ответов на эти вопросы не было и никогда не будет: Лиллиан и Дэниел умерли, рассказы потерялись.
Лучше всего Рут запомнила, что Дэниел считался семейным клоуном. За ужином, в машине и в кафе он всегда острил или кого-нибудь пародировал — учителей, почтальона, врача. Рут казалось, что он теснит ее с законного места старшей сестры, но ей нравились его шутовство и та легкость, с которой он мог всех рассмешить. Во время своей предвыборной кампании Мюррей таскал их на благотворительные ужины в церкви; дети их ненавидели («опять тушеная фасоль и капустный салат?!»), но Дэниел отлично изображал набожных грудастых старушек, мирно дремлющих после бесплатной трапезы.
— Перестаньте! — одергивала детей Лиллиан, но и сама невольно смеялась, давя окурок в маленькой пепельнице, когда они заезжали на церковную стоянку в «блэрмобиле».
— Ведите себя прилично, — наставлял Мюррей. По торжественному случаю он был в отглаженных брюках цвета хаки и легкой голубой рубашке с пуговками в уголках воротника. — Возможно, скоро вы будете членами семьи конгрессмена.
— А можно мы потом поедем в «Макдоналдс»? — спрашивал двенадцатилетний Джордж.
— Нет, — отвечала Лиллиан. — Ешьте фасоль и хот-доги.
Мюррей глушил мотор; двигатель сначала тикал и сопел, потом умолкал.
— Смотрите, приехали с Девятого канала, — говорил Дэниел.
— Нас будут снимать? — беспокойно спрашивала Рут. Ей было шестнадцать лет, и все лицо у нее цвело прыщами.
Лиллиан смахивала собачью шерсть с пиджака мужа.
— Напоминаю всем, что надо пользоваться салфетками. Неприятно будет, если вы попадете в камеру все перемазанные.
— Фасоль — это скрытая угроза… — начинал Дэниел.
— В церкви никаких шуток про фасоль, — обрывал его Мюррей. — Ну что, поехали! Чего мы хотим?
— Равноправия! — со стоном откликались дети. — Доступного здравоохранения!
— А когда
— Прямо сейчас!
После церкви они все же заезжали в «Макдоналдс» — неуемный оптимизм Мюррея брал верх над материнской рачительностью, — ели жареную картошку и бургеры, уже не беспокоясь о салфетках, и возвращались в большой дом в Конкорде с жирными пальцами и кетчупом в уголках ртов.
Рут не раздражали предвыборные мероприятия. Она была уверена, что отец выиграет, и с удовольствием представляла, как будет жить в Вашингтоне, посещать Белый дом, Капитолий и мемориалы исторических личностей, про которых пишут в книгах. Воображала, как пойдет в школу для детей конгрессменов (тогда еще не появилось понятия «конгрессвумен») вместе с девочками в клетчатых юбках и мальчиками в строгих синих пиджаках, проявляющими живой интерес к общественной жизни. Мечтала о том, как наведается в Белый дом и станет задавать вопросы, которые привлекут внимание какого-нибудь важного человека, и он отведет ее в Овальный кабинет познакомиться с самим президентом — Рональдом Рейганом или Уолтером Мондейлом, в зависимости от результатов тогдашних осенних выборов.
А потому, когда как-то вечером отец между делом упомянул, что в случае избрания снимет квартиру-студию, Рут приуныла.
— Студию? — озадаченно переспросила она.
— Или двухкомнатную квартиру.
— Разве мы с тобой не едем?
Мюррей, склонившийся над ворохом газет на обеденном столе, с удивлением поднял на нее взгляд:
— Ты же не думаешь, что я стану выдергивать семью с корнем из привычной обстановки? Срывать вас из школы в середине учебного года? Нет, дети, вы останетесь здесь с матерью, а я буду приезжать на выходные. Так лучше всего. Вам не придется расставаться с друзьями, бросать кружки.
Рут не возражала бы против расставания с друзьями. В тот момент она уже мечтала укатить к чертям из захолустного Конкорда, где половина детей даже не знала, что от каждого штата выдвигается по два сенатора, а количество представителей в Конгресс пропорционально численности населения. Она хотела жить в Вашингтоне, где люди способны говорить не только о хоккее.
Но в тот вечер она сообразила, что надежда у нее только одна: Мюррей снимет небольшую квартиру, где, если повезет, будет складной диван, и тогда Рут сможет навещать отца во время школьных каникул. Она быстро внесла поправки в свои фантазии. Она поедет в столицу на поезде; сэкономит деньги, подаренные родными на Рождество, и потратит их на мягкий чемодан вместо дурацких «самсонайтов» из серого пластика, которые родители хранят на чердаке. А еще обзаведется маленькой кожаной сумочкой на длинном ремешке через плечо и симпатичным плащиком на весну, сочетающимся с новыми туфлями. И сделает остановку в Нью-Йорке, чтобы купить тональный крем и замазать прыщи.
Последнее предвыборное мероприятие, которое они все вместе посетили той осенью, состоялось в начале ноября — воскресный митинг около Капитолия штата. Хотя листва уже опала, погода стояла теплая, солнце светило вовсю, и Рут знала, что на фотографиях будет щуриться. Когда она произносила свою тщательно подготовленную речь, голос у нее сначала чуть дрожал, но потом выровнялся, и она смогла использовать технику модуляции, которой научилась на уроках английского. Потом на трибуну вышел отец. Он говорил, конечно же, о здравоохранении, а также о государственной поддержке беременных и детей, расширении дошкольного образования, повышении налогов для богатых — все эти возвышенные идеи рисовались в мозгу Рут, как мечты о рождественском утре. Стали собираться тучи, но Рут все равно сняла джемпер и аккуратно набросила его на плечи, пытаясь небрежно связать рукава на груди, как студенты с картинок в рекламном проспекте Джорджтаунского университета. Отец продолжал говорить. Солнце скрылось. Толпа ликовала.