Спящие красавицы
Шрифт:
— Кофе, Мора? — Спросила Энджела. — Это тебя сразу же взбодрит.
— Нет, — сказала Мора. Вверх и вниз двигались колени. Вверх и вниз. Баю-баюшки-баю, Кейли, не ложись на краю.
— Чего ты? Это тебя поддержит. Отвечаю за базар.
— Нет, — повторила Мора. — Валите.
Куигли не понравился тон Моры.
— Следи за своим ртом, заключенная.
— Или что? Ударишь меня палкой по голове, и я засну? Валите дальше. Это единственный способ удержать меня под контролем.
Куигли не ответил. Он выглядел потрепанным. Мора не понимала, почему. Эта херня его не касается, мужчины не несут этого креста.
— У тебя бессонница, да? — Спросила Энджела.
— Да. Точно подметила.
— Везет же
Неправильно, думал Мора. Мне не везет.
— Это Кейли? — Спросила Жанетт.
— Нет, — сказала Мора. — Это Вупи, блядь, Голдберг, [169] под этим покрывалом.
— Мне так жаль, — сказала Жанетт, и было видно, что она действительно сожалеет, что заставило сердце Моры сжаться, но она не подала виду. Она никогда бы не позволила себе расплакаться перед офицером Куигли или этими молодухами. Она бы не позволила.
169
американская актриса театра и кино, продюсер, сценарист, телеведущая, посол доброй воли ЮНИСЕФ.
— Валите, я же сказала.
Когда они ушли со своим гребаным кофейным вагоном, Мора наклонилась над своей спящей сокамерницей — если бы только она могла заснуть. Но на Мору могло подействовать только какое-нибудь волшебное заклинание.
Любовь пришла поздно, и это было чудом, что она вообще пришла, она это знала. Как роза, цветущая в воронке от бомбы. Она должна быть благодарна за то время, которое у них было, все поздравительные открытки и поп-песни так говорили. Но когда она посмотрела на гротескную мембрану, покрывающую милое личико Кейли, то обнаружила, что колодец ее благодарности, всегда мелкий, теперь сухой.
Но не ее глаза. Кофейная команда и офицер Куигли ушли (ничего не осталось, кроме шлейфа, от странной заварки), и она позволила слезам прийти. Они упали на белый материал, покрывающий голову Кейли, и белый материал жадно впитал влагу.
Если бы она была где-то рядом, и если бы только я могла заснуть, возможно, я смогла бы наверстать упущенное. Тогда мы могли бы пойти вместе.
Но нет. Все из-за бессонницы. Она жила с ней с той ночи, когда методично вырезала всю свою семью, заканчивая Слаггером, их старой немецкой овчаркой. Обмануть его, успокоить, позволить ему лизнуть руку, а затем перерезать ему горло. Если ночью у нее было два часа отключки, она считала себя счастливой. Но множество ночей, у нее и этого не получалось… а ночи в Дулинге тянутся долго. Но Дулинг был просто местом. Все эти годы ее настоящей тюрьмой была бессонница. Бессонница была безграничной, и вы никогда не напишите на неё Хороший рапорт.
Я буду бодрствовать, когда большинство из них уснет, подумала она. Охранники и заключенные, все вместе. Это место будет моим. Всегда предполагала, что хочу здесь остаться. И зачем мне идти куда-то еще? Она ведь может проснуться, моя Кейли. С этой хренью возможно все. Разве нет?
Мора не могла петь так, как Кейли — черт возьми, ей медведь на ухо наступил — но у Кейли была песня, которая ей особенно нравилась, и теперь Мора пела ее ей, при этом нежно поднимая колени вверх и вниз, как будто оперируя педалями невидимого органа. Муж Моры все время слушал эту песню, и Мора на уровне подсознания запомнила слова. Однажды Кей услышала, как она ее поет, и потребовала от Моры научить и ее. «Ах ты, проказница!» воскликнула Кейли. Песня была на пластинке каких-то тупых пожирателей картошки. Хоть все это было довольно давно, песня глубоко запала в голову Моры; муж владел обширной коллекцией пластинок. Это не имело никакого значения. Мистер Данбартон был отправлен на вечный покой ранним утром 7 января 1984 года. Первым делом она всадила нож
Так надо, вот за что. И она убила бы его или кого-либо, еще раз, и сделала бы это прямо сейчас, если бы это могло вернуть ей Кейли.
— Послушай, Кей. Послушай:
«В женской тюрьме Сидят семьдесят женщин Не хотел бы я быть там, вместе с ними…»На маленьком телевизоре, в центре Лас-Вегаса, казалось, что-то загорелось.
«Когда этот старый треугольник… Начинает свой непрерывный перезвон…»Она согнулась и поцеловала белый кокон, который похоронил лицо Кейли. Вкус был кислый, но она не возражала, потому что по ним была Кейли. Ее Кей.
«Вдоль берегов … Королевского канала.»Мора наклонилась назад, закрыла глаза и помолилась о сне. Он не пришел.
Ричленд-лейн мягко изгибалась влево перед тупиком, переходящим в небольшой парк. Первое, что увидела Лила, когда проехала этот изгиб, была парочка мусорных баков, лежащих перевернутыми прямо посреди улицы. Второе — кричащая кучка людей перед домом Элуэев.
Девочка-подросток в спортивном костюме рванула в сторону полицейской машины. В свете мигающих проблесковых маячков ее лицо было дрожащей картиной ужаса. Лила ударила по тормозам и открыла дверь, не забыв отстегнуть ремешок с кобуры своего пистолета.
— Быстрее! — кричала девушка. — Она его убьет!
Лила побежала за дом, откинув один из мусорных баков в сторону и пробежав мимо пары человек. Один из них протягивал кровоточащую руку.
— Я пытался остановить ее, но эта сука укусила меня. Она была как бешеная собака.
Лила остановилась в конце подъездной дорожки, с пистолетом в руке, свисающей рядом с ее правым бедром, пытаясь осознать то, что видела: женщина в позе лягушки сидит на асфальте. Казалось, она была одета в муслиновую ночную рубашку, когда-то облегающую, а теперь разорванную на бесчисленное количество свободно свисающих ниток. Декоративные кирпичи, патриотически окрашенные в красный, белый и синий, облицовывали подъездную дорожку с обеих сторон. Женщина держала один в левой руке и один в правой. Она била их краями по телу человека в залитой кровью униформе департамента шерифа Дулинга. Лила подумала, что это, должно быть, Роджер, хотя наверняка понадобятся отпечатки пальцев или анализ ДНК, чтобы в этом убедиться; за исключением остатка широкого подбородка, его лицо исчезло, схлопнулось, как втоптанное в землю яблоко. Кровь бежала по подъездной дорожке ручьями, отблескивая синим каждый раз, когда проблесковые маячки ее полицейской машины выдавали стробирующий свет.
Женщина, склонившаяся над Роджером, рычала. Ее покрасневшее лицо — лицо Джессики Элуэй — было частично покрыто клочьями паутины; ее муж, должно быть, допустил смертельную ошибку, удалив её. Руки, держащие погружающиеся в мужское тело кирпичи, были окрашены красным.
Это не Джессика Элуэй, подумала Лила. Этого не может быть, не так ли?
— Остановись! — Крикнула Лила. — Прекрати сейчас же!
И о чудо, женщина остановилась. Она посмотрела вверх, ее налитые кровью глаза раскрылись так широко, что они, казалось, заполнили половину ее лица. Она стояла, держа в каждой руке по окровавленному кирпичу. Один красный, один синий. Боже, Благослови Америку. Лила увидела пару зубов Роджера, застрявших в коконе, свисающем с подбородка.