Спящие пробудятся
Шрифт:
Вернувшись к себе, Бедреддин отпустил приставленного к нему слугу и начал готовиться ко сну, который должен был помочь ему отыскать выход.
Загадыванье перед сном, «истихаре», требовало владения особой техникой сосредоточения. Она способствовала преображению безотчетного в картины сновидений, прямо, а чаще иноречиво представляющие то или иное действие.
Бедреддин достал из ковровой сумы медное зеркальце, поставил его так, чтобы в нем отражалась свеча. И уставился на отраженное в зеркале пламя, покуда голова его,
Приснилось ему, будто лежит он под сосной, упирающейся в звездное небо. На сосну, заслонив крылами звезды, слетел огромный сокол. Разверз хищный клюв, схватил его за пояс, поднял над землей и понес. Ему хорошо были видны звезды: Сатурн обретался в созвездии Овена.
Птица принесла его в Каир, к обители шейха Ахлати. Тот, стоя на коленях, молился. Бедреддин услыхал свое имя.
Он открыл глаза. В шатре кто-то был. При тусклом свете лампадки он увидел знакомое лицо Касыма из Фейюма, раба, купленного для услуженья Джазибе. И повернулся на другой бок.
Но это был не сон. Он снова услышал свое имя. Над ним в самом деле стоял Касым, тот самый, что, будучи отпущенным на волю, остался по своей охоте служить Бедреддину. Нянчил его сына Исмаила, а заодно и Мир Хасана, сына шейха Ахлати, которого принесла Мария. Бедреддин в шутку прозвал его «Уммю веледейн», что по-арабски означает «Мать двух сыновей».
На радостях Бедреддин обхватил Касыма за шею, расцеловал в темные щеки:
— Какими путями?
— По приказу шейха, — тихо отозвался Касым.
Шейх Ахлати повелел ему отправиться в Тебриз, отыскать там Бедреддина и вместе с ним вернуться в Каир, ибо «приспело для сего время».
Потрясенный Бедреддин рассказал Касыму свой сон. По астрологическим представленьям, Сатурн указывал на завет мудрого, пожилого человека, сосна считалась растением, посвященным Сатурну, и означала верность, а Овен служил знаком Востока. Даже если ничего не разуметь в астрологии, как не разумел в ней Касым, смысл сна был однозначен и совпадал с приказом Ахлати.
— Коль шейх зовет, отправимся немедля, — молвил Бедреддин.
— Когда?
— Сейчас.
Он начал одеваться. Облачился в черную шерстяную власяницу, в которой явился в стан. Проговорил:
— Вот тебе корона, вот тебе и дворец.
Касым, не знавший их бесед с Тимуром, не понял, о чем это. Но он давно привык к загадочности дервишских речей и к тому, что рано или поздно они объяснялись. Спросил только, что собирать в дорогу. Бедреддин выставил вперед ладони, словно отталкивался от скверны: ничего.
В чем были вышли в ночь. Месяц нырял меж быстро бегущих туч. Пахло сырой землей, бараньим жиром, гарью костров, разложенных вокруг становища. Порывистый ветер играл полами одежды. Завернувшись поплотней, Бедреддин пошел на ближайший костер.
Воины разлеглись на земле, при звуке
Когда они подошли, молодой круглолицый ратник, подбрасывавший в огонь кривые пахучие ветки арчи, поднялся со своего места.
— Садитесь, погрейтесь, святые отцы!
Бедреддин отрицательно помотал головой. Раздался жуткий вой, будто чью-то грешную душу пытали в аду. Ему ответил такой же, только басовитый. Воин усмехнулся:
— Шакалья свадьба!
Бедреддин не спеша двинулся прочь. Послышался конский топот. Хрипловатый голос сказал из темноты:
— Хватит, Джахид, сидеть у огня. Твоя очередь заступать в дозор.
Значит, скоро полночь: конные дозоры высылались из стана в начале второй стражи.
У оставленного за спиной костра тот же хриплый голос спросил:
— Кто тут был?
— Дервиши.
— Чего бродят? Чего нм не лежится?
— Маются душой, как я понимаю. Дело их такое…
Дозор ускакал в ночь. Когда топот копыт затих, Бедреддин остановился в самом темном месте меж костров. Дождался, покуда луна зайдет за большую тучу, и быстрым шагом пошел прочь от стана. Касым следовал за ним тенью.
Никто их не окликнул, никто не остановил. Отойдя выстрелов на пять, сели, прислушались. Все было тихо. Касым, поглядев на звезды, уверенно повел в направлении гор. Знать, примеривался заранее к роли проводника.
Шли ночь напролет. Лишь когда стало светать, разыскали пещеру. И тут же уснули. У Касыма были с собой лепешки, кусок козьего сыра, но от усталости не успели и подумать о еде.
Опасаясь погони, решили идти по ночам. Следующий день провели меж двух обкатанных ветром скал, в затишье.
Путь лежал через земли курдов и армян, по каменистым пустынным плоскогорьям. Идти было не жарко. Луна светила, придавая камням очертанья дворцов, невиданных животных, великанов в папахах. Шли мимо древних урартских крепостей, вознесенных на отвесные скалы, нищих мазанок, иранских и арабских гробниц. Вдоль берега соленого и огромного, как море, озера Ван. За девять ночей пути лишь дважды на вечерней заре решились спросить еды: у туркменских пастухов близ деревни Чылдыран да у армянских монахов, сидевших возле какой-то своей святыни.
На рассвете десятого дня вышли к разбегавшимся по-над берегом озера домишкам древнего городка Ахлат. То была родина шейха Хюсайна Ахлати, давшая ему его славное прозванье. Столица белобаранных туркменов.
Их вождь Кара Юлюк-бей признал Железного Хромца своим отцом и тщился доказать ему свою преданность. Поэтому друзья посоветовали не задерживаться в Ахлате, а как можно скорее отправиться дальше в Битлис, где командовал крепостью ученик шейха Ахлати по имени Шер Али. Для чего предоставили им крытую повозку.