Спящий ангел
Шрифт:
Евсей пробубнил что-то неразборчивое про проклятое место, про то, что больше не вернётся туда, ибо там сгинули все его друзья.
– Там хоть тепло, а то так и помереть от холода и пневмонии какой-нибудь недолго, – возразила Ева сурово.
– Уж лучше по-людски сдохнуть, чем пропасть и поминай как звали.
Непутёвый суеверный мужик вернулся к мусорке.
Где-то в Бангладеше к мусорке юркнула крыса. Она опасливо косилась на людей, проворно перебирая мусор. Бомж хотел кинуть камнем в маленького конкурента, но в последний момент пожалел,
Тем временем у Евы мелькнула мысль скинуть бомжу еды. Но Ева тут же устыдилась этого порыва. Он же человек, почему к нему как к животному. И вообще, он взрослый самостоятельный мужик. Она же работает. Пусть и он найдёт работу!
За этой мыслью потянулись не успевшие погаснуть воспоминания о собственных походах к мусоркам. И как соблазнительно звякали рюмки и булькали горлышками пузатые бутылки на тайных стеллажах библиотеки. Пшик колы в голове.
А потом Ева и вовсе увидела за панцирем из огрубевшей кожи и замызганной одежды маленького несчастно мальчика, чьего-то сына.
«Мужчин жалеть нельзя», – напомнила себе Ева, но не удержалась и вынесла Евсею бутерброды.
Тот расплылся в счастливой улыбке. Поговорили за жизнь.
Он соловьиной трелью пел душераздирающую историю. А Ева чуяла в ней жалостливую оправдательную выдумку. Выдумку человека, с которым не могла не приключиться одна из сотни подобных историй. Историй про:
умершего сына,
суку-жену,
неспособность пережить смерть матери,
аварию,
чёрных риелторов…
– Можно, я завтра тоже приду? – жалостливо спросил бездомный великан.
– Нет, – твёрдо ответила Ева.
Она оправдывала себя тем, что её согласие утянет беднягу ещё ниже на дно.
Она боялась, что согласие утянет обратно на дно её.
Он грустно покачал головой, поблагодарил и поплёлся, разрезая мощными плечами стену дождя.
Бангладешский бомж бросил вынырнувшей из мусора крысе корку плесневелого хлеба. Та осторожно подскочила к подачке. Принюхалась. Попробовала на зубок. Не в силах ждать, крыса убежала с добычей. Бомж ещё не решил, чем встретить гостью в другой раз: хлебом или камнем.
Томатный сок, приобретённый на взятые у Жеки в долг деньги, расплескался по полу. Кроваво-красные пятна резанули глаза. Ева вздрогнула. В пятнах она увидела караван людей, уходящих вдаль. Вон там, впереди, – крохотная томатная капля – маленький кровавый человек.
И самая последняя, отстающая красная клякса о том, как женщина в платке с котомкой за спиной.
«Надеюсь, это не я», – подумала Ева.
Маленькая канарейка суетилась в раскрытой пасти крокодила.
Женщина с глиняной чашкой снова смотрела в окно. На этот раз её внимание приковали облака. На этот раз перед ней на подоконнике лежала стопка листов с отпечатанными на печатной машинке литерами. Она переложила рукопись с подоконника на стол.
Кукушка подкинула яйцо в крохотное гнездо маленьких суетливых птичек.
ГЛАВА 7 |
Алое солнце в зените, звенит будильник respawn.
На душе не то Питер, не то Припять, не то Газтаун.
Anacondaz
«Жизнь всё время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно» Ф. Кафка.
Молодой доктор посмотрел на текст. Он каждый раз перенабирал его вручную. Глазами ловил и фиксировал тонкую связь, зарождающуюся между бумажной книгой и появляющимися на экране копиями книжных слов. В этот момент слова становились настоящими. И вписывались в реальность.
Вот он, молодой доктор. Может тратить слова на то, чтобы строчить на форумах советы по медицинским вопросам. Может тратить слова, чтобы давать советы нуждающимся в помощи. Слова – серебро. Молчание – золото. И он гасит свой голос, уступая его место в мире уже когда-то сказанным словам. Старым словам.
– Собирать цитаты – какая глупость, – усмехнулся напарник на минувшей смене – фельдшер на скорой. – Глупее хобби не мог придумать? Бессмысленное прожигание жизни.
– Жизнь-то моя, – улыбнулся в ответ коллекционер цитат.
– Потрачено, – добродушно отмахнулся фельдшер.
Осталось только выставить таймер. Решить, когда набранные слова вольются в большой мир.
И пока молодой доктор неспешно выбирал время на таймере, Ева вязла в липучем болоте секунд. Они растянулись, размякли, как хлебные крошки под дождём. И Ева слышала глухие удары собственного сердца, а между ними – гулкие паузы. Она слышала паузы, хотя сердце учащённо билось. Время растянулось, замедлило ход. Глаза что-то искали, мозг перебирал детали – хаотично. Ева сама не знала, что ищет.
Душно. Душно. Душно. Пульс стучал в голову. Ева расстегнула куртку, оттянула воротник. Взгляд выхватил маленькую девочку на мосту. Взгляд сфокусировался. Ноги сами понесли к девочке.
Шаг…
…Это началось утром.
По детскому залу носился вой. И дети с криками разбегались.
– Там приведение, – то и дело слышались всхлипы, крики, жалобы детских голосов.
И все библиотекари по очереди повторяли набившее оскомину:
– Это просто сквозняк.
Сквозняк пришёл без приглашения. Просочился под дверью, влетел в щель приоткрытого окна. Зашелестел старицами. Завыл на поворотах. Подхватил детский смех и разлил его по библиотеке жутковатым эхо.
Окно закрыли. Под дверь положили полотенце. Задёрнули шторы. Но сквозняк не уходил.
И дети упорно называли его привидением. А взрослые – сквозняком.
Сквозняк пробрался и к Еве в голову – обрывал мысли на полуслове, не давая вспомнить начало фразы. Сбивал взгляд. Лязгал чем-то над ухом. И когда старик зашуршал газетами, Ева воскликнула так, как если бы шелестели у неё в голове.
Синица, конечно, проходил мимо и поймал этот восклик, неодобрительно посмотрел на Еву, которая неодобрительно посмотрела на шуршащего старика.