Сражение за будущее
Шрифт:
Фотографическая память Гамеша практически дословно воспроизвела недавнюю передовицу одного из федеральных изданий, которые он ежедневно просматривал. Делать это приходилось в машине, по дороге из офиса в офис. Это позволяло и максимально использовать время, которого у него не так много оставалось, и избавляло от необходимости держать дома весь это мусор. Мусор был для авдов. Тонны, килотонны печатной продукции ежегодно извергались на головы послушного стада. И многое из этого мусора надежно откладывалось в их головах.
Мощный двигатель практически бесшумно набрал обороты, и спецмашина Гамеша устремилась к кремлевским
… Красная площадь - центр Москвы и огромной европейской и азиатской России. Во всю длину и ширину площади, от края до края, калейдоскопически развертывается процессия - нескончаемое шествие, над которым трепещут кумач и шелк, отягощенные буквами, словами; материя взывает. Или это - колоссальный спортивный праздник: в своем стремительном движении вперед он разрастается, как парк. Или, наконец, - движение самой мощной армии в мире, разбитый на четырехугольники красноармейский народ. Центр Красной площади - Мавзолей, в котором спит словно живой Ленин. А кругом сходится и расходится симметрическое кипение масс. Кажется, будто оно выходит из-под земли и туда же, под землю, уходит…
Или нет…Гамеш недовольно поморщился, пытаясь правильно вспомнить слова Анри Барбюса. Кажется, там было еще что-то про трибуны. Неужели старость берет своё, и память начинает подводить? Хотя эти строки французского коммунистического писателя и большого друга Советского Союза Гамеш читал лишь однажды. Это было много лет назад, еще в 1933-м, когда дед Гамеша пригласил писателя в гости в Москву, сделав его почетным членом Академии Наук СССР. Барбюс, был несомненно талантливым, в то же время высоко сенситивным человеком - чего стоят его книги «Ад» и «Свет из Бездны». С такими людьми как он, нахашам было проще работать, внушая им нужные мысли. То ли дело сегодняшние алкоголики. Гамеш с отвращением вспомнил недавнюю беседу с Андреем Пахановым, издававшим здесь мелкую коммунистическую газетку.
– Красная площадь с Мавзолеем, с пантеоном в кремлевской стене, с брусчаткой и хрустальным боем часов - это всемирное вместилище истории. Она проходит через неё подобно току высокого напряжения, вращающему двигатель планеты. Вам понятна метафора, Андрей Александрович?
– Да, разумеется. И теперь Красную площадь хотят обессточить! Сначала вынести Ленина, потом расковырять урны в стене, разорить могилы и памятники под елями, а затем приватизировать и саму площадь.
Андрей Александрович Паханов был неплохим писателем, набившим руку на патриотических репортажах еще времен СССР, но иногда его заносило
– Только Андрей Александрович, я вас умоляю - не нужно ничего добавлять про Бориса Моисеева и Женю Киселева на механическом крокодиле. Это должна быть образная передовица, вы ведь понимаете - ЛЕНИНА, - Гамеш сделал ударение на слове и придал лицу соответствующее выражение, ЛЕНИНА какие-то горячие головы предлагают вынести из Мавзолея. Этого нельзя допустить. Я понимаю, у вас очень небольшая аудитория, но не нужно распугивать и её, совмещать мыслимое и немыслимое.
– Да, Аркадий Иванович, - издалека дохнул перегаром Паханов, - мне бы доступ на радио сделать, наша газета «За Советскую Родину» теряет читателей.
– Будет, будет вам радио, - ласково пообещал Гамеш, - но сначала нужно поднять общественность на защиту вождя. Расскажите людям про лязг гусениц в снегопаде, про трепет героических знамен, про суровые лица героев, идущих на священную войну с НАТО. А за спиной у них - сердце России, бьющееся в красном кристалле Мавзолея.
За свою долгую жизнь Гамеш прочитал тысячи книг, целые абзацы из которых часто цитировал перед собеседниками. Он к каждому мог найти подход, найти слова, которые ждет услышать человек. Но с Пахановым Гамеш тогда явно перестарался - услышав про лязг гусениц, Андрей Александрович что-то видимо вспомнил и зарыдал как ребенок. А вечером, когда он сел за письменный стол, его прямо как Остапа - понесло, взяв в руки свежий номер Гамеш был в ужасе.
– Ладно, дело прошлое, - сказал про себя Гамеш, вслух добавив водителю, - Николай, к пятому подъезду. Машина тихо остоновилась у кремлёвского подъезда.
Разбираясь с попадающимися на его пути охранниками, Войдан добрался до последнего этажа. Путь преграждала массированная бронедверь, за которой раздавались тревожные шаги охраны. Пытаться её ломать было бессмысленно, и Войдан воспользовался звонком, предварительно свернув голову установленной над входом телекамере.
За дверью раздался щелчок предохранителя. Его, судя по всему, ждали. Раньше чем в просвете появилась фигура человека, в грудь Войдану уперся ствол автомата.
– Ты кто, - сразу перешел к делу охранник.
– Ты меня разве не узнаешь?
– Войдан, насколько мог, изобразил удивленное лицо.
Охранник, здоровый мужик, почти двухметрового роста, скептически смотрел на Войдана сверху вниз. Охрана 23-го этажа несла дежурство непосредственно вокруг офиса Гамеша, это была своего рода элита внутри охранной элиты. О кипише внизу охранник знал, как знал и о приказе позвонившего только что полковника не пробовать брать никого из гостей живыми в виду их особой опасности. Но этот на террориста не походил, да и пристрелить он его всегда успеет - ствол вон, прямо в ребра смотрит.