Сребропряхи
Шрифт:
Мати не мог сдержать улыбку — так ясно представился ему медведь, вот этот самый испуганный топтыгин, погруженный в человеческие дела, лавирующий между ящиками с тротилом, сохраняющий обрывки биографии в алюминиевых коробках, делающий бутерброды с сыром. А по вечерам медведь гулял бы со своей медведицей — Марет… Ох, бедный ты бобыль, думал Мати, видать, ничегошеньки ты не знаешь о медвежьих девицах. Не знаешь и никогда уже не узнаешь. Хотя такая скромная, доверчивая и добросердечная медведица Марет тебе очень подошла бы.
И мысли Мати перенеслись к Марет. Прекрасно будет, если Марет в самом деле получит роль, замечательно, если этой девушке с не очень-то
В комнате зингеровская швейная машинка, на буфете фотография отца, всюду салфеточки. Над кроватью матери табличка с изречениями из Библии. Марет смущенно призналась, что после смерти отца — он был столяром — мать обратилась к религии, стала верующей, кажется, методисткой. Но к Мати она относилась хорошо. Сперва, правда, немного побаивалась, считала слишком красивым мужчиной (а вот ты красивый медведь!), но, так как ответы Мати всегда были краткие, а взгляд самоуглубленный, ее боязнь вскоре исчезла. Такой маленький чистенький домашний очаг понравился Мати. Им с Марет именно такой и нужен. Поселятся они, скорее всего, в Копли, ведь мать уже намекнула Марет, что собирается перебраться в деревню, к сестре…
Собственное гнездышко — прекрасная вещь. Может, на чердаке удастся устроить мастерскую, поставить столярный верстак. Детишки, маленькие топтыжки, будут баловаться в стружках… Мати почему-то был уверен, что у них с Марет родятся сыновья, чудесные смуглые мальчишки — южная кровь обычно берет верх. А может, и у них будут такие слегка молоточковые пальцы, только сыновья будут здоровыми. В душе Мати надеялся, он, правда, считал это глупостью, но совсем отказаться от надежды не мог: когда дети начнут лепетать, тогда и он, Мати, тоже… В доме всегда вкусный запах кофе, Марет в чистом передничке… Это была прелестная, немножко мещанская воскресная картинка в скандинавском духе. Ну и пусть мещанская! Мещанство — далеко не самая скверная вещь на свете! И пусть капля крови неизвестного происхождения, его крови, найдет наконец себе место, бросит якорь, сольется с кровью земли эстонской, которая течет в жилах Марет.
И найдет место! И сольется! Вероника дура!
Мати закурил сигарету, огонек спички испугал медведя, он опять отпрянул в угол.
Что, дружище, ведь если бы я открыл дверь твоей клетки, ты, наверное, сбежал бы, скрылся в благоухающем ночном лесу? А помнишь ли ты лес? Вероятно, все-таки помнишь, ведь тебя привезли в зоопарк таким взрослым, что ты не смог привыкнуть. Потому-то тебя и отдали. Да, если бы ты был тигр или еще какой-нибудь экзотический фрукт, возможно, тебе простили бы капризы, а медведь что — рядовой зверь, медведей и пиротехников у нас хватает.
Транзистор заливал их нежными фортепьянными пассажами, альтовая флейта ворковала о чем-то далеком и прекрасном. Вещица была с восточным оттенком и немного ирреальная.
Медведь тихо поскуливал, глухие шлепки, падающие на пол, не вызывали сомнения в том, что происходит. Видно, завтра придется чистить клетку, подумал Мати, но это ничуть его не рассердило. Да и кто может рассердиться на такого косматого страстотерпца, пустившегося в свой крестный путь! Где-то на залитой солнцем полянке
Машина остановилась. По-видимому, старуха с узлом уже приехала.
Из-за кустов сирени выглядывал небольшой домик, крытый дранкой, неподалеку виднелись несколько рядов картошки да грядка овощей. В свете фар можно было рассмотреть два пугала, стороживших огородик старухи. Неужели такие несуразные пугала могут кого-нибудь отпугнуть? Старый черный пиджак, пустые рукава, развевающиеся на ветру; голову одного пугала заменял голубой воздушный шарик; у второго, наряженного в рваное платье, была розовая головка. Воздушные шарики трепетали на ниточках, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга, ветер раскидывал их в разные стороны. Ниточки были короткие, и соприкоснуться головкам никак не удавалось.
Пекка позвал Мати в кабину.
Медведь тихо скулил. Теперь он вынужден остаться одиноким в мире этих непонятных, неизвестно откуда возникающих и куда исчезающих огней.
Мати отломил медведю половину своего бутерброда.
X
— Настоящий друг всегда поможет другу, — лукаво сказал Яан Сокуметс Мадису Картулю, озабоченно разглядывавшему оранжевые «Жигули-люкс».
Между тем оттуда вылез ведущий режиссер студии Карл-Ээро Райа. Машина, остановившаяся как раз в центре кадра, что вызвало неодобрительное ворчание помощника оператора, извергла из своего блистающего чрева и спутницу жизни Карла-Ээро. Спутница жизни, облаченная в одежды цвета своей машины — пламенеющий брючный костюм, — приветствовала рукопожатием всех без исключения присутствующих на съемочной площадке. В их числе оказались и двое полупьяных трактористов, которые уставились на нее, вылупив глаза. На этом Майму Райа свою миссию сочла законченной; расстелив на травке плед, она приклеила к носу ольховый листочек, скинула свою шкурку и мгновенно погрузилась в нечто вроде летаргии.
Яан Сокуметс оглядел машину спереди, сзади, потом погладил ее и спросил ведущего режиссера, «Жигули» это или «Лада». Натянуто улыбнувшись, Карл-Ээро пояснил, что фактически эти две марки ничем не отличаются. Так-то оно так, но какая же все-таки эта, не отставал Сокуметс. Когда же он вдобавок поинтересовался, кому принадлежит машина — мужу или жене, — Карлу-Ээро ничего не оставалось, как, пожав плечами, сбежать от любопытствующего. Он поспешил заняться делами с Мадисом Картулем.
— Угмм, — сказал Карл-Ээро, листая режиссерский сценарий, — вы удлинили эту сцену метров на тридцать и даете длинную панораму праздника. Это хорошо. Сцена важная, одна из ключевых.
Он положил сценарий, теперь он был абсолютно уверен, что эпизод провалится. Направляясь сюда, Карл-Ээро опасался, что Мадис эту сцену сократит, и приготовился спорить. Я не остановлюсь перед вето, сообщил он жене, которую не слишком волновали его категорические утверждения, поскольку она была зла на весь мир из-за забытого чудо-крема для загара.
— А что же, собственно, поет этот камердинер? Или он какие-нибудь патриотические стихи читает? — интересовался Карл-Ээро.
— Мы тут кое-что надумали, — сказал Мадис, избегая встречаться с ним взглядом. — Ох этот вчерашний дождь — все мои гайки и болты заржавели, ноют, проклятые, — причитал он. Мадис и вправду хромал сегодня на обе ноги, покачивался, весь скованный и сгорбленный. — Надо бы вам этот фильм делать. Или Рейну. А мне давно пора на свалку…