Среди людей
Шрифт:
— Положи под язык, — велит он. — И не глотай, по своему глупому обыкновению, а соси.
Снова тихо в аудитории. Стоит на кафедре маленький старик профессор, его голова едва возвышается над краем кафедры. Обведя взглядом замерший безбрежный амфитеатр, он начинает:
— Глубокоуважаемые коллеги!
Впервые знаменитый медик обращается к ним как равный к равным. И едва заметное шевеление пробежало по рядам.
Сережа Кумысников подправил поаккуратней и повыше галстук.
Тоня незаметным движением натянула на колени слишком короткую юбку.
Женя огладила
Надя Лузина сконфуженно сунула ногу обратно в туфлю — вероятно, новая обувь тесновата ей.
— Сегодня вы все стали дипломированными врачами, — говорит профессор. — Однако я хотел бы предостеречь вас: стать врачом легче, чем быть врачом. Нынешняя медицинская наука вооружила начинающего молодого доктора средствами, с помощью которых он может спасти жизнь человека даже тогда, когда был бы совершенно бессилен сам великий Боткин. Вместе с тем появляются врачи, так напряженно следящие за показаниями новейших медицинских приборов, что забывают лицо больного. Для них не существует личность, характер страдающего пациента, а вместо него на третьей койке слева лежит «митральный порок» или «острый гастрит». И больной начинает тосковать о добром докторе, который, ничего не говоря, просто посидит минуточку вечером у его койки. Со времен Гиппократа между врачом и больным складывались доверительные отношения — духовное уединение вдвоем, охраняемое врачебной тайной. Я глубоко убежден, что каждому больному необходимо исповедаться врачу — ведь, сознательно или бессознательно, больной ждет от него не только совета, но и утешения. Бехтерев говорил, что если пациенту после беседы с доктором не становится легче, то медик этот должен оставить свою профессию…
Из аудитории шумно расходятся молодые врачи. На лестнице Сережа Кумысников поравнялся со стариком терапевтом. Вежливо остановил его:
— Извините, профессор… Вы сказали нам, что врач должен в клинике следить даже за подбором художественной литературы для больных.
— Говорил, — кивает профессор.
— Ну, а что бы вы порекомендовали для чтения самому молодому врачу?
Профессор задумчиво посмотрел на Кумысникова.
— Читайте, мой друг, «Дон-Кихота».
За наспех накрытым столом пируют трое.
Хозяина пиршества можно тотчас же угадать: он одет совсем по-домашнему — в пижамной куртке, на ногах шлепанцы. Это молодой человек вполне цивилизованной наружности. Воротник его белой рубахи под пижамной курткой повязан галстуком-бабочкой.
Молодого человека зовут Геной. Он — оркестрант, в просторечии именуемый лабухом. Друзья его, собравшиеся тут, тоже лабухи. Это ясно потому, что в углу подле стола сложены музыкальные инструменты в футлярах.
Все, что стоит на столе, уже выпито. Гости не сильно пьяны, но возбуждены в достаточной степени.
— Выпьем, братцы, за хорошую халтуру! — кричит один из них, беря в руки бутылку. Она пуста, но сгоряча гость не замечает этого и пробует налить из нее в рюмку. — Подумать только, что бы делали люди, если б на свете не существовало халтуры! Жаль, нет у нас такой статистики,
Молодой человек подымается и идет в дальний угол комнаты. Здесь, за ширмой, лежит на диване старик.
Геннадий появился за ширмой.
— Дед, будь человеком, дай десятку. Честное слово, отдам… Вчера зажмурился работник райпита, нас пригласили играть на похоронах… Дед, ты слышишь меня? Я же знаю, тебе утром пенсию принесли.
— На водку не дам, — тихо произносит старик.
Геннадий присел к нему на диван.
— Ребята ко мне пришли, дед…
— Каждый день ходят.
— Ну и что? Крепкий коллектив… Дед, а дед, вспомни, как ты сам был молодым. Нам охота погулять… Хочешь, я тебе за лекарством сбегаю?
— Пожалел бы ты меня, Геннадий, — говорит старик.
— Это можно, — радостно соглашается внук. Он наклоняется и целует старика. — Хочешь, мы тебе сыграем? — вскакивает. — Знаменитое трио из ресторана «Дунай» исполнит по твоему персональному заказу популярное попурри!..
Он выбежал из-за ширмы.
Громко играет трио. Подвыпившие музыканты стараются вовсю.
Старик лежит на своем диване.
Открылась дверь, вошла Надя Лузина в белом халате с сумкой в руках. По тому, как она взглянула на музыкантов — на Геннадия в особенности, — видно, что эта картина знакома ей и опротивела до предела.
Не говоря ни слова, Надя прошла к больному старику.
Музыка смолкла. Один из оркестрантов шепчет Геннадию:
— Теперь не даст. Чувиха все испортила.
— Вы не знаете моего деда, ребята! — подмигивает Геннадий.
Он заглядывает за ширму.
— Пардон, доктор… Дедушка, ты хотел дать мне десять рублей на расходы по хозяйству.
Секундная пауза. Старик вынимает из-под подушки кошелек и протягивает внуку деньги.
Внук исчез.
Подле старика хлопочет Надя. Она поит его чаем. Кормит, вынув какой-то пакетик с едой из своей сумки.
Шум в комнате усилился. Голоса пьяных оркестрантов стали громче. Очевидно, кто-то из них уже смотался за водкой.
На Надином лице смущение: вроде бы она чувствует себя виноватой за то, что здесь происходит.
Стараясь отвлечь старика, она говорит громко и быстро:
— Микстуру будете принимать три раза в день. Это — отхаркивающее. На ночь — горчичники. Под правую лопатку и на грудь. Я выпишу вам еще растирание…
В этом закутке негде даже написать рецепт. Надя решительно подымается и выходит из-за ширмы в комнату.
— Пламенный привет работникам лучшего в мире здравоохранения!.. — кричит долговязый лабух, тот самый, что уговаривал Геннадия стрельнуть деньги у старика. — Братцы, налейте доктору фужер…
Надя подходит к столу, сдвигает с его края посуду и пишет рецепт.
— Ноль внимания, фунт презрения, — выламывается лабух. — Задаю лекарю наводящий вопрос: сколько вы огребаете в месяц?
Надя поднимает на них умоляющие глаза.
— Ребята!.. Товарищи!.. — поправляется она. — У Алексея Сергеевича плеврит. У него температура. Ему семьдесят два года… Неужели вы не можете…