Среди людей
Шрифт:
Надя продолжает лежать не оборачиваясь.
— На свете счастья нет, но есть покой и воля. Разве это правильно, Сережа?
— Поэты всегда преувеличивают, Надюша. Они ведь люди настроения: не понравилось что-нибудь в личной жизни — тотчас стишок. А мы потом учим в школе, обобщаем… Вставай, Надька, будем разводить костер.
Горит костер, разложенный у палатки. Сидят подле него Надя и Сергей.
— А все-таки главных слов ты мне
— А разве нужно?
— Очень.
— Ну, тогда считай, что я их сказал.
— Какие?
Сергей улыбнулся и погладил ее по голове.
— Ты начитанная, Надюша. Те, которые в книжках. Или те, которые поют в опере, в романсах. Выбери, сама. Я согласен на любые.
— Лишь бы не произносить их? — спрашивает Надя.
— А ты знаешь, сколько парней произносили их девушкам до меня?
— Ну и что?
— Неохота повторяться.
— А ты сочини что-нибудь новое. Или не надо. Скажи что попало. Я поверю.
Он обнял ее.
— А вам не кажется, доктор Лузина, что слова, в общем, мало чего стоят? По Павлову — это ведь не более чем вторая сигнальная система. Способность человека к абстрагированию.
— Не шути, — просит Надя. — Сейчас не надо шутить.
Он помешал в костре толстой веткой, пламя и искры взметнулись высоко.
— Ладно, — сказал Сергей. — Я не буду шутить. Дело действительно серьезное. Я прошу твоей руки и сердца… Ты согласна?
— Странно, — сказала Надя после паузы.
— Что странно?
— Зачем я тебе нужна, Сережа?
— Это глупый вопрос.
— Глупый, — кивает Надя. — Жутко глупый… Вот это мне и кажется странным. Почему я, в ответ на твое предложение, не бросилась тебе на шею? Ведь я должна была броситься… Тебя это не смущает?
Сергей пожал плечами.
— По-моему, в таких случаях не бывает однозначных поступков. Можно — так, можно — иначе, какая разница?
— Ого, еще какая!
— И вообще, я терпеть не могу заниматься психоложеством, — сдерживая легкое раздражение, говорит Сергей. — Есть ты, есть я, мы любим друг друга…
— Кто это сказал? — перебивает его Надя.
— Что именно?
— Что мы любим друг друга?
Он смотрит на нее:
— Иногда мне кажется, что ты воспитывалась не в детдоме, а в благонамеренной семье в девятнадцатом веке.
— Ты помнишь свое детство, Сережа?
— Конечно. Оно было симпатичным.
— А у меня его не было. Я все время ждала, чтобы оно поскорее кончилось… Я люблю тебя, Сережа.
Они помолчали. Он поцеловал ее.
— Извини, — говорит Сергей. — Извини, пожалуйста…
Он поднялся.
— Тебе холодно?
— Немножко, — кивает Надя.
Он
— Мы будем жить хорошо, Надюша. Я уверен в этом. У нас не будет причин для серьезных ссор. Дело ведь не в том, что сегодня мы с тобой впервые ночуем вдвоем в этой палатке…
— Для меня — и в этом, — говорит Надя. Возможно, он не расслышал ее слов.
— Дело в том, Надюша, что впереди у нас огромная, осмысленная совместная жизнь. И это несравненно важнее любых начальных признаний. Начальное чувство может пройти, даже наверное оно потом пройдет…
— Еще и не началось, а тебе уже известно, что оно пройдет? — тихо спрашивает Надя.
— Но пойми, взамен придет нечто большее — сродство душ, взаимное беспокойство друг за друга, человеческая верность…
Из леса внезапно раздается далекий крик:
— Сережка-а!.. Надька-а!.. Ау!.. Где вы?
— Не откликайся, — тихо и быстро говорит Сергей. Но Надя вскочила на ноги и приложила руки рупором ко рту.
— Здесь! — кричит Надя. — Ребята, мы здесь!..
Дежурная комната неотложки.
Медицинская сестра кипятит на электрической плитке маленькие металлические коробочки со шприцами.
Фельдшер Нина сидит за столом у телефона. Телефон звонит часто. Это ясно по тому, каким бесстрастным голосом Нина задает одни и те же вопросы:
— Что у вас случилось? Температура? Возраст? Адрес? Как пройти в квартиру? Кто звонит?
Плечом она прижимает трубку к уху и одновременно записывает все эти сведения.
Входят с улицы Надя Лузина и шофер.
Надя вынимает из своего докторского чемодана карточки вызовов и кладет на стол фельдшеру. Не присаживаясь, рассматривает новые карточки, только что заполненные Ниной.
— Все хроники, Надежда Алексеевна, — говорит Нина. — Совершенно обнахалились. Слишком у нас доступная медицинская помощь. У пенсионера где-нибудь зачешется, он требует врача…
— А это что? — спрашивает Надя, протягивая одну карточку. — Девятнадцать лет. Рвота. Температура тридцать девять.
— Переложил, наверно, с вечера. Теперь, Надежда Алексеевна, ужас как пьют. Себя не помнят. Дадите ему кофеинчику, камфары инъекцию… Зина, смени доктору шприцы. — И, не меняя интонации, добавляет: — На Лахтинской французские чулки выкинули…
Кабинет главврача поликлиники.
Сидят друг против друга, разделенные столом, главврач Петр Иванович и санитарка Таня. Сразу же бросается в глаза странная расстановка сил в этой беседе и даже противоестественное соотношение поз беседующих.