Срок для Бешеного
Шрифт:
— Из черной «эмки»… Я думаю… — поморщился раненый водитель, — эта женщина, которую я вытащил, видно, мать его… Дверца-то открыта была: либо успела выбросить мальчика, либо сам вывалился. Что с ним, профессор?
— Закрытый перелом! — Он вытащил из своего саквояжа вату, бинты. — Нужна какая-нибудь палка или ветка сантиметров двадцать — тридцать…
— Для шины? — воскликнул высокий парень. — Бамбук подойдет?
— Сгодится, — улыбнулся профессор и стал осторожно смазывать кровоточащие ссадины
— Больно! Щиплет меня! — запричитал тот.
— Потерпи немного, ты же мужчина! Сейчас все пройдет! — ласково приговаривал старик. Но мальчик дернулся и закричал:
— Ой, рука! Ма-а-а-ма! Ма-моч-ка-а-а!
— А где больнее: руке или где щиплет? — спокойно поинтересовался профессор.
Мальчик, озадаченный вопросом, замолк, раздумывая, где больнее, потом серьезно, по-взрослому ответил:
— Вообще-то больнее руке!
В этот момент в салоне автобуса раздался какой-то треск, и вскоре оттуда выскочил высокий парень с обломком бамбука в руке, на конце болтался обрывок лески.
— Такая устроит?
— Вполне. А ну-ка, помогите мне, молодой человек: держите ручку мальчика… вот так, — показал доктор и стал прибинтовывать бамбук к сломанной руке ребенка. Тот снова заплакал, и старый врач попытался отвлечь его вопросами:
— Тебя как зовут, герой?
— Саву-у-у-шка-а! Ы-ы-ы! — сквозь слезы отвечал мальчик.
— Савелий, значит?! Это просто замечательно, что тебя зовут Савелием! А может, и фамилию свою назовешь?
— Го-го-вор-ковы-ы-ы… наша фамилия-я-я…
— А где твоя мама?
— Она…. она сделала мне бо-больно-о-о… толкну-у-у-ла меня-я-я.
— Да, товарищ водитель, вы правы, это была его мать… — тихо заметил профессор и тяжело вздохнул, но тут же взял себя в руки. — Сколько же тебе лет, герой?
— Два года-и-ка и по-ло-ви-и-на-а-а… Ы-ы-ы…
— Какой же ты большой?! Я думал — три и половина! И кем же ты хочешь быть, когда вырастешь?
— Капи-и-та-а-ном… Как папа-а-а… Ы-ы-ы! Больно мне, дяденька! Больно! Ы-ы-ы! К маме хочу-у-у! Больно-о-о!
— А вот и обманываешь, что больно! Я уже все окончил, и сейчас тебе совсем не больно! Правда?
–
Савушка примолк и как бы прислушался — больно или нет.
— Больно все равно! — серьезно заявил он.
— Конечно, больно, но не так?
— Не так, — кивнул мальчик в ответ.
— Вот, выпей таблетку и совсем перестанет болеть. — Профессор протянул ему пилюлю.
— Ее нельзя пить: ее только кушать можно, — рассудительно заявил Савушка.
— Правильно, — улыбнулся профессор. — А запить нужно водичкой! Ты любишь лимонад?
— Люблю, но мороженое больше! — продолжая всхлипывать, ответил мальчик.
— Мамочка, — обратился доктор к жене, — дай-ка нам бутылочку лимонада. Старушка порылась в огромной корзине
— Еще хочу!
— Да хоть всю выпей! — снова улыбнулся старик, и мальки воспринял это в буквальном смысле: взял здоровой рукой бутылку и стал жадно глотать лимонад.
НЕ ОТДАВАЙТЕ МЕНЯ В СЫНОВЬЯ!
Почувствовав влагу на губах, Савелий глотнул и с трудом разлепил глаза. Было темно, и шел сильный дождь. Открыв широко рот, Савелий ловил падающие капли. Лицо, иссеченное ветками, кровоточило и сильно саднило. Один из порезов был глубоким: пересекая весь лоб, чуть прикасался к правой брови и оканчивался на щеке. Каким чудом только глаз остался цел! Этот рваный, безобразный порез обильно сочился кровью. Савелий попытался приподняться, но тут же, громко вскрикнул от боли, вновь потерял сознание. Дождь безжалостно хлестал по израненному лицу, смешивая и смывая с, него кровь и грязь…
…Сильный дождь был и в тот самый вечер, когда он сбежал из «сыновей»… Яркая лампочка на деревянном столбе освещала вход в двухэтажное здание детского дома. Крадучись, Савелий шел вдоль забора, притрагиваясь иногда к доскам. Он искал их потайной вход, которым они пользовались, когда хотели удрать в лес или на речку без разрешения.
Протиснув худенькое тело в узкую щель, он задвинул назад доску и устремился к небольшой кирпичной котельной, в окнах которой горел свет. Осторожно постучал в дверь. Никто не отозвался, и Савелий стал барабанить ногой.
— Кто там? — спросил мягкий женский голос.
— Тетечка! Тетя Темечка!.. Это я — Говорков! — размазывая слезы, выкрикивал он. Дверь распахнулась, и свет упал на мальчика.
Грязный, ободранный, мокрый и исхудавший, Савелий стоял на пороге. Слезы пополам с дождем заливали его лицо.
— Савушка? — всплеснула руками тетя Тома. Обняв его за плечи, она ввела внутрь, где было тепло и три печи натужно гудели разгоревшимся углем, — Как же так? Тебя что, они выгнали? — расспрашивала она, снимая с парнишки мокрую одежду, суетливо набирая теплой воды в тазик, доставая полотенце, мыло…
— Она… она… — всхлипывая, пытался объяснить Савелий. — Каждый день била меня… В школу не пускала…
Женщина подвела его к тазику и хотела начать мыть, но тут свет упал на худенькую спинку Савелия, и женщина увидела багровые рубцы от ремня или веревки. Не выдержав, она всхлипнула, прижимая мальчика к себе.
— Тетечка родненькая! Не отдавайте меня больше в сыновья! Никогда не отдавайте! Скажите Марфе Иннокентьевне! Прошу вас! Пусть лучше меня здесь бьют! Я буду терпеть и сам никогда не буду драться! Тетенька…