Сталин и литература
Шрифт:
Огульно чернит... Бедные богатыри! А если помнить нашу историю и литературу, то нельзя не сказать, что образы богатырей тоже окрашены этим богатством оттенков и красок. И даже о самом любимом и благородном — Илье Муромце — мы узнаём, что он не владел ногами и до тридцати лет "сидел сиднем" в отцовской избе. А исцелили его "калики перехожие", приказавшие выпить три чары воды. Не чернят ли огульно эти факты образ народного богатыря? А напутственные слова отца Ильи, крестьянина, благословляющего сына на воинские подвиги:
Не помысли злом на татарина,
Не
каким вызовом сталинскому миру звучат они. И как недостижим этот завет милосердия и гуманизма и в наши дни.
Я не собираюсь погружаться в былинный эпос, но добавлю только, что если Илья Муромец — всегда благороден и прекрасен, то к Алеше Поповичу народ не относится с такой любовью и сами богатыри — тоже. Он иной раз попадает в смешное положение. Он — не прямой человек, склонен к обману и побеждает в боях не столько силой и храбростью, сколько хитростью и обманом. Все эти черты отношения народного донесли до нас русские былины.
Так, по сути дела смехотворно и антинародно, выглядит эта сталинская защита богатырей. Да, если бы Сталин не был бы Сталиным. И это не принесло бы в нашу жизнь, историю и литературу непоправимых бедствий.
А если на минутку вспомнить "Слово о полку Игореве" — его великую полифонию. Образ автора, его печаль о том, что князья не сумели объединиться, чтобы победить. Ведь князь новгородский Игорь попадает в плен. И автор "Слова" так сокрушается о том. Но не скрывает от людей, что произошло.
Добавлю к этому, что композитор Бородин, написавший, как известно, на сюжет "Слова" оперу "Князь Игорь", непроизвольно усилил эту тему, потому что целый ее акт составляют половецкие песни и пляски потрясающего музыкального звучания. И даже есть там ария Кончака — половецкого хана.
Вероятно, Бородин неслучайно попал в эти сталинские ряды. И можно было написать о том, что он в своей опере "огульно охаял" знаменитого новгородского князя Игоря, показав, что он потерпел поражение в битве на Кияле-реке. А потом уделил непомерное внимание его плену.
Но в опере "Князь Игорь", которая в это время шла на сцене Большого театра, Сталин разобраться не смог. Поставлена она была в ключе классического реализма, а Демьян Бедный не писал для нее либретто.
В русской литературе, музыке, театре есть великая полифония чувств, движения мысли, поворотов изображения. От древнерусской литературы до "Капитанской дочки" и, одновременно, "Истории Пугачевского бунта", от Льва Толстого до Алексея Константиновича Толстого...
Каждый художник имеет свое право на осмысление — от великого до смешного.
Хочу еще раз вспомнить имя Алексея Константиновича Толстого — высокий пример его понимания истории, ее движения от прошлого к настоящему. Его баллады исторические — "Илья Муромец", "Поток-богатырь", "Алеша Попович" и необыкновенный "Князь Серебряный", знаменитые его исторические пьесы... А как он понимал ужас Ивана Грозного, Петра Великого. И лирика, и трагедия, и сатира по отношению к прошлому — все нашло свое место в его творчестве.
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет...
И сатирический образ Козьмы Пруткова, как бы вырванный из гущи реальной жизни:
Иль в тени журчат дубравной
Однозвучные ключи?
Иль ковшей то звон заздравный?
Иль мечи бьют о мечи?..
Песню кто уразумеет?
Кто поймет ее слова?
Но от звуков сердце млеет
И кружится голова.
Это — тоже глухая история, из баллады Алексея Константиновича Толстого — "Алеша Попович". Что такое поэзия истории? Ее душа? И тайна, загадка, которую не всегда мгновенно можно разгадать: "Песню кто уразумеет?" Пониманию русской истории, заложенной в традициях русской литературы, ее богатству, не было места в сталинском мире.
Но теперь, на новом повороте, Сталину захотелось иметь своего графа, тоже пишущего исторические произведения. Не Алексея Константиновича Толстого, конечно, а Алексея Николаевича Толстого. Он по праву займет свое место. В этом выборе сталинская изощренная хитрость еще скрыта для всех людей.
Но вся история с "Богатырями" закрепляет грубый поворот к грубому животному национализму, на его пути к фашизму. Это я уже повторяла много раз. Следует повторить снова...
А главку эту хотелось бы закончить фразой-анекдотом, которую я услышала в те годы, когда начинала работать. К Алексею Николаевичу Толстому забежали на огонек гости, и его слуга им сказал, что его нет дома, прибавив:
— Его сиятельство ушедши в райком.
Конечно, райком — слишком первичная для графа инстанция. Но все смеялись, когда повторяли эти слова.
Заключая эту неповторимую историю, мне хотелось бы добавить еще несколько слов о том, что с этого момента началась травля Таирова и его театра, которая шла уже на фоне разгрома Шостаковича и после статьи о нем — "Сумбур вместо музыки". А борьба Сталина за реализм против формализма имела для нас не менее бесчеловечные итоги, чем его введение патриотизма.
"Богатыри" Бородина так и не увидели света рампы. Никогда. Проверяя себя, я спросила об этой опере старого друга — Елену Николаевну Дунаеву, с которой мы вместе учились в школе, в институте, вместе бегали по театрам и концертам. Многолетний отличный работник Литературного музея... Знаток культуры... Она сказала, что мы, увы, не видели этой постановки. Но потом позвонила, добавив, что нашла в воспоминаниях Алисы Коонен рассказ о том, что Таиров так увлекся оперой, что ездил специально в Ленинград где она хранилась. Судя по всему, была эта вещь — молодая, живая, написанная Бородиным в начале пути. И пародировала больше слащавую западную оперную музыку, чем историю.