Сталин. История и личность

Такер Роберт

Именно в это время голодала деревня и миллионы людей гибли от непосильного труда в лагерях. Да и многие на новостройках не имели достойного человека жилья: большей частью это были холодные и темные бараки. «Суров был еще быт советских людей. Помнится, как скромно были одеты тогда наши труженики, — пишет автор монографии, опубликованной в 1962 г. — По промтоварным карточкам непросто было получить новый костюм, новое платье. Многие участники семейных встреч приносили с собой и продукты... Кончались вечеринки рано: 1 января было рабочим днем, и новую пятилетку следовало начинать по-ударному»¹⁹.

Это ли был социализм, о котором мечтали старые большевики? Если бы Сталин даже и мог сколько-нибудь внятно объяснить, как можно сочетать методы государственного строительства, подобные методам Петра I, с построением социалистического

общества, то и тогда едва ли многие из них могли бы воспринять такое объяснение. Для большинства старых большевиков социализм был не просто сочетанием индустриализации с государственной собственностью, плановым хозяйством и искоренением капиталистических элементов. Многие из них считали, что построение социализма должно вести к улучшению жизни рабочих, а не их обнищанию, что социалистическое строительство вовсе не обязательно должно осуществляться путем массового террора против крестьян, что социализм должен обеспечить не меньшее, а большее равенство, не большее, а меньшее засилье бюрократии, что при социализме должно быть больше народного самоуправления, подобного тому, о котором говорил Ленин, рисуя картину «государства-коммуны», что возрождение таких пережитков царизма, как каторжные работы, барщина и паспортная система, не имеет ничего общего с построением социализма. Многие поддерживавшие Сталина старые большевики были склонны представлять себе социализм именно так — и им такое представление было присуще не менее, чем тем, чьи политические симпатии были на стороне Троцкого, Зиновьева, Шляпникова или Бухарина.

Понимая, что большинству давних соратников по революции нелегко увязать марксистско-ленинские представления о социализме с царившими повсюду лишениями и вопиющим неравенством, Сталин искал возможность дать этим товарищам хоть какое-то теоретическое обоснование этого. Выступая перед делегатами XVII конференции ВКП(б) в феврале 1932 г., Молотов, которого некоторые партийцы уже называли «сталинской дубинкой», объяснил им, что социализм не обязательно влечет за собой материальное изобилие. Необходимо, заявил советский премьер, «дать отпор рассуждениям вроде того, что социализм — производство для потребления. Однобокость и неправильность этой формулировки очевидна»²⁰.

Правильность этой формулировки не подвергалась сомнению целым поколением российских социалистов. Многие большевики, никогда не поддерживавшие Троцкого, согласились бы с тем, что он написал в марте 1932 г.: «Разве это не чудовищно? Страна не может выйти из товарного голода. На каждом шагу поставки прекращаются. Дети остаются без молока. Но официальные оракулы объявляют: страна вступила в период социализма. Можно ли более злостно опорочить само слово социализм?»²¹.

Судьба тех, кто осмеливался высказываться в подобном духе, была незавидной. Одного директора хлебозавода в Москве, старого большевика, вызвали свидетелем по делу рабочего, укравшего немного хлеба и привлеченного к ответственности по сталинскому закону о хищениях государственной собственности от 7 августа 1932 г. В ходе судебного разбирательства директор не сдержался и воскликнул: «Да если бы мы давали рабочим хлеб, они бы не воровали!».

Вскоре он был сослан и позже разделил судьбу жертв массового террора конца 30-х годов. Многие его современники, конечно, думали так же, но держали язык за зубами²².

Многие большевики, будучи марксистами-ленинцами, свято верившие в социализм, не могли примириться и с растущим классовым неравенством. Некоторые руководители отказывались пользоваться привилегиями, одевались как рабочие и стояли в очередях за продуктами. Когда в 1932 г. таким образом протестовало начальство текстильных предприятий в Иваново, присоединившееся к забастовавшим текстильщикам, прибыл Каганович, который не только организовал подавление забастовок, но и наказал руководство. По словам одного хозяйственника, позже в лагере рассказавшего, как все это было, заключенному Джозефу Бергеру, Каганович заявил, что политика партии предусматривает такие привилегии, как спецмагазины, и отказ от их услуг равнозначен выступлению против партийного руководства²³.

В 1935 г. в Мариинском лагере в Сибири Василий Юркин, старый русский интеллигент и большевик с 1914 г., говорил Бергеру, что нельзя мерить одной мерой революционный период и сегодняшний день: жестокостей Гражданской войны избежать было нельзя, но то, что происходит

сейчас, «привело бы Ленина в ужас». Заключенный того же Мариинского лагеря Белоусов, большевик и председатель Союза металлистов, еще в 1905 г., признался Юркину и Бергеру, что испытал облегчение, когда в 1935 г. его наконец арестовали. Белоусов никогда не примыкал ни к какой оппозиции, хотя многое из того, о чем он читал в газетах, не имело ничего общего с его представлениями о партии и социализме. Член Общества старых большевиков, Белоусов молчал — как и другие его товарищи по Обществу. Их и его руками было построено государство, в котором они вынуждены теперь жить, затаив в себе ужас посильнее того страха, который приходилось порой испытывать при царском режиме. Бергер пишет, что признания, подобные белоусовскому, он еще не раз слышал от заключенных в разных тюрьмах и лагерях²⁴.

Сталинским уверениям в успехах социалистического строительства могли поверить молодые коммунисты, но никак не такие старые большевики. Конечно, Сталин не мог не знать об этом (ему докладывало ОГПУ, были и другие источники информации) и не мог не прийти в ярость. Ведь получалось, что не верили в него как в лидера, под чьим руководством должно было осуществиться ленинское пророчество о превращении России нэповской в Россию социалистическую. Сомневавшиеся в успехе социалистического строительства не понимали, что, отказываясь признать социалистическим построенное под руководством Сталина общество, они бросали ему вызов, стерпеть который он не мог: в глазах Сталина такой вызов был равнозначен открытой дискредитации его имени. Многие революционеры старшего поколения не осознавали нависшей над ними опасности стать изгоями в обществе, управлявшемся именем их революции.

Смерть жены

По всей вероятности, Сталин ожидал, что 1932 г. станет годом его триумфа. Вышло иначе: мало того, что в партийных кругах ширилось недовольство его курсом, оно проявилось в его собственной семье.

Когда в 1929 г. Сталин отпраздновал свое пятидесятилетие, Надежде Аллилуевой-Сталиной, которую близкие звали Надей, еще не исполнилось тридцати лет. Десятью годами ранее, выходя замуж за Сталина, она уже была партийной активисткой и идеализировала его. Сталин, видный старый большевик, был для нее воплощением революции. Хоть жить с ним было нелегко, их брак продолжался, несмотря на неизбежные трения. Как преданная жена, Надя была рядом со Сталиным и стала хорошей хозяйкой подмосковной дачи в Зубалове, где часто гостили их друзья и родственники²⁵.

В 1930 г., уже имея двух детей — Василия и Светлану, Надя поступила в Промышленную академию на факультет искусственного волокна, оставаясь при этом хозяйкой Зубалова. Серьезная и прилежная студентка, она не хотела щеголять своим высоким положением и ездила на занятия на трамвае. Среди тех, с кем она подружилась в это время, был секретарь парторганизации академии Никита Хрущев, который впоследствии утверждал, что не был репрессирован и сделал политическую карьеру во многом благодаря Наде, хорошо отзывавшейся о нем в разговорах со Сталиным²⁶.

Возможно, контакты с другими слушателями академии в сочетании с коммунистическим идеализмом, находившимся в резком контрасте с каждодневной действительностью начала 30-х годов, настроили Надю против принятого политического курса и мужа как его главного проводника. Светлана Аллилуева позже писала, что ее мать «своим сердцем поняла, в конце концов, что отец — не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшное, опустошающее разочарование»²⁷ Основываясь на том, что гораздо позже рассказывали ей старая няня, некоторые родственники и близкая подруга Нади Полина Молотова (жена Молотова), Светлана Аллилуева пишет, что мать была в глубокой депрессии в последние дни перед смертью (9 ноября 1932 г.): «...няня слышала, как мама все повторяла, что “все надоело”, “все опостылело”, “ничего не радует”»²⁸. Об угнетенном состоянии жены Сталина незадолго до ее смерти пишет в своих воспоминаниях и Александр Бармин, советский дипломат-невозвращенец, который видел ее с братом Павлом Аллилуевым на Красной площади 7 ноября 1932 г.-. «Она была бледна, выглядела усталой, казалось, все происходившее мало ее интересовало. Было видно, что брат ее чем-то глубоко опечален и озабочен»²⁹.