Сталин. История и личность

Такер Роберт

В отправленном на следующий день донесении Надольный сообщил, что Радек не упустил возможности высказаться в беседе с «одним из наших журналистов». Радек сказал, что немцам не следует придавать слишком большое значение выступлению Литвинова. Москва проводит «государственную политику», и «не случится ничего такого, что могло бы надолго помешать нам проводить общую политику с Германией». С ослаблением напряженности на Дальнем Востоке, полагал Радек, у Германии могут появиться новые возможности в Европе. Тем временем обе страны должны искать точки соприкосновения. Что касается наркома иностранных дел, «вы ведь знаете, кого представляет Литвинов». Над ним, объяснял Радек, человек твердый, волевой, осторожный и недоверчивый. В отношении Германии Сталин ни в чем не уверен. Не следует думать, что мы настолько глупы, чтобы застрять в спицах колеса мировой истории. Проводя государственную политику, мы должны принимать меры, чтобы не допустить пересмотра Версаля себе в ущерб — примерно таковы были рассуждения Раде-ка. Последнее обстоятельство Радек подчеркнул упоминанием о возне нацистов в Прибалтике.

Прибалтийские государства, заявил Радек, созданные Антантой с целью обеспечить себе плацдарм против Советской России, стали теперь буфером между нею и Западом (т. е. уже не плацдармом). Все это привело Издольного к выводу, что «Литвинов зашел слишком далеко» и «нам следует немедленно воспользоваться этим обстоятельством»³⁸.

Сталин позволил Литвинову действовать таким образом, чтобы создавалось впечатление, что внешняя политика СССР теперь направлена на обеспечение коллективной безопасности в сотрудничестве с державами статус-кво (воздерживаясь при этом от открытых заявлений на этот счет). Одновременно устами Радека он сообщил немцам, что в действительности предполагает германосоветское сотрудничество, о котором Гитлер в мае прошлого года говорил с Хинчуком.

Сталин воспользовался возможностью сказать об этом хотя и осторожно, но публично, выступая 26 января на XVII съезде. Он повторил заявление Литвинова об окончании эпохи «буржуазного пацифизма», но воздержался от повторения литвиновского деления государств на три категории. Сталин заявил, что «дело явным образом идет к империалистической войне». Рассуждения Сталина о вероятности новой войны показали, что им овладела идея повторяемости истории, т. е. он считает, что, как ив 1914 г., империалистическая война приведет к новым революциям. «Более того, — сказал Сталин, — она наверняка развяжет революцию и поставит под вопрос само существование капитализма в ряде стран, как это имело место в ходе первой империалистической войны... И пусть не пеняют на нас господа буржуа, если они на другой день после такой войны не досчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих “милостью божией”». Он даже намекнул, где именно возможны такие революции, предсказав, что война приведет к падению «буржуазно-помещичьих» правительств в ряде стран Европы и Азии. Среди правительств, которые, по мнению Москвы, отражали прежде всего интересы землевладельцев, были правительства Польши и государств Прибалтики.

Обращаясь к вопросам дипломатии, Сталин особо отметил недавний поворот к лучшему в отношениях СССР с Францией и Польшей. Однако, продолжал он, нельзя согласиться с некоторыми германскими политиками, которые утверждают, что с приходом фашистов к власти в Германии СССР стал поддерживать Версаль и ориентируется теперь на Францию и Польшу. Хотя СССР далеко не в восторге от установившегося в Германии режима, фашизм не имеет к этому никакого касательства — ведь фашизм в Италии не помешал СССР иметь с этой страной наилучшие отношения. Осложнение советско-германских отношений обусловлено переменами в политике Германии, тем фактом, что в противоборстве внешнеполитических тенденций в Германии над прежней линией, воплощенной в советско-германских соглашениях, возобладала линия новая, сходная с кайзеровской антироссийской линией, которую проводят такие деятели, как Альфред Розенберг. Что касается предположений о переориентации СССР, то он, как и прежде, ориентируется только на самого себя. «И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний».

Тем самым Сталин недвусмысленно дал понять Гйтлеру, что, как только его правительство оставит Советскую Россию в покое и вернется к «прежней линии» германо-советского сотрудничества, Москва будет готова пойти ему навстречу. Сталин подтвердил, что согласен с утверждением Гитлера о существовании общих интересов СССР и Германии, и этот жест не остался без внимания. Надольный телеграфировал в Берлин о различиях позиций Сталина и Литвинова-. Сталин не упомянул об отношениях с Лигой Наций; в отличие от Литвинова он не поставил Германию рядом с Японией, не проявил тяготения к Польше и Франции и опять-таки в отличие от Литвинова говорил «спокойным тоном и только по существу». Надольный выразил мнение, что, пока франкофильские тенденции в Москве не набрали силу, необходимо соответствующее ответное заявление со стороны Германии³⁹ Гйтлер же ограничился тем, что, выступая 30 января в рейхстаге, лишь мягко пожурил г-на Сталина за высказанные им в «большой последней речи» безосновательные опасения насчет активизации враждебных СССР сил в Германии⁴⁰.

Сталину явно хотелось, чтобы он остался единственным выразителем точки зрения съезда на вопросы внешней политики. Литвинов присутствовал на съезде как делегат с решающим голосом, но слова не взял. От Коминтерна выступил Дмитрий Мануильский, которому Сталин поручил ведать делами Коминтерна после отстранения от них Бухарина в 1929 г. Мануильский говорил много и долго, но по сути ничего не сказал — разве что оправдал бездействие в отношении немецких коммунистов перед приходом нацистов к власти, заявив что в то время революционная ситуация в Германии не сложилась. Другие ораторы затрагивали внешнеполитические вопросы лишь вскользь или вообще их не касались. Тем не менее съезд выразил свою позицию относительно внешнеполитической линии, и она не вполне совпадала со сталинской.

В своей оценке внешнеполитической ситуации Литвинов был отнюдь не одинок. С января 1933 г. прошел год, и не было заметно никаких признаков ни ослабления

гитлеровского режима, ни смягчения его враждебности к СССР и коммунизму. Это тревожило многих влиятельных политических деятелей в СССР, которые видели необходимость объединения усилий с демократическими антифашистскими силами в европейских странах. Судя по выступлению Кирова в Ленинграде незадолго до съезда, он был одним из тех, кого ситуация в Германии отнюдь не утешала.

«Что такое фашизм? — спрашивает Киров в этой речи. — Это открытая, совершенно ничем не замаскированная террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала». Но финансовый капитал — это не самый главный вопрос. В гитлеровском движении Киров увидел повторение в Германии того, что испытала Россия до 1917 г., — разгул черносотенных банд националистов и крайне правых монархистов: «...германский фашизм с его погромной идеологией, с его антисемитизмом, с его рассуждениями о высших и низших расах по кругу своих идей весьма сродни организациям русской черной сотни партии Михаила Архангела, хорошо нам знакомой». Следует отметить, что Киров (женатый на еврейке) особо подчеркнул антисемитизм нацистов. Идеологию фашизма он назвал возвратом к Средневековью, говорил об уничтожении книг и о том, что международное коммунистическое движение нельзя остановить, пытаясь сжигать коммунистов «на кострах, как это делали во времена инквизиции». «Наиболее яркими и прямолинейными выразителями этой политики, — продолжал Киров, — являются два представителя воинствующего империализма, с одной стороны — Араки (японский военный министр), с другой стороны — Гитлер. Один мечтает дойти до Китая, а другой — «скромно» отхватить Украину вместе с Черноморьем и Прибалтикой»⁴ Г

Антифашистское выступление Кирова шло вразрез со сталинским зондированием возможностей налаживания отношений с Берлином — Киров говорил о борьбе с Гитлером, Сталин думал о сотрудничестве с ним. Более того, у того и у другого нашлись союзники. В своих предсъездовских выступлениях Молотов и Каганович, касаясь советско-германских отношений, придерживались сталинской линии. Напротив, Горький, который не был делегатом съезда, выступил на предсъездовской конференции Московской парторганизации с гневным осуждением фашистского обскурантизма и говорил в выражениях не менее сильных, чем Киров. На самом съезде антигитлеровские настроения выразил Рудзутак. Заканчивая свое выступление о партийно-государственном контроле, он принялся обличать нацистов. Рудзутак заявил, что нацисты похваляются, что им якобы удалось уничтожить марксизм, но пока они только орудуют топором и их успехи сводятся к обезглавливанию революционеров. В этом нет ничего нового — царская Россия знала не менее опытных заплечных дел мастеров, ее опричники зверствовали не меньше, но им не удалось помешать революции на шестой части планеты⁴².

Нельзя не отметить выступление Бухарина. Кроме восхвалений сталинского руководства, в нем содержалось предупреждение об опасности национал-социализма. Посвятив внешнеполитическим вопросам заключительную часть своей речи, Бухарин заявил, что в настоящее время существует два плацдарма для агрессии против СССР: фашистская Германия и императорская Япония. В подтверждение он цитировал целые абзацы из «Майн кампф», в которых говорилось, что историческая миссия Германии — сокрушить Россию; привел высказывание Альфреда Розенберга о том, что революция явилась триумфом «монголоидных сил» в российском национальном организме, а также процитировал некоего нацистского «поэта», сказавшего: «Когда я слышу слово “культура", я спускаю предохранитель своего браунинга». Бухарин не пожалел красок, чтобы описать нацистский культ крови и насилия и закончил утверждением, что Советскому Союзу не избежать столкновения с этой лишенной здравого смысла и злобной силой. «Вот кто стоит перед нами и вот с кем мы должны будем, товарищи, иметь дело во всех тех громаднейших исторических битвах, которые история возложила на наши плечи... Мы пойдем в бой за судьбы человечества. Для этого боя нужно сплочение, сплочение и еще раз сплочение».

Сталину столь красноречивый призыв Бухарина к историческим битвам не понравился. Это дал понять Киров, когда в своем выступлении после Бухарина сказал, что тот «пел как будто бы по нотам, а голос не тот». Однако он и сам пел отнюдь не в унисон со Сталиным, когда выступал в Ленинграде. Делегаты наградили Бухарина продолжительными аплодисментами — съезд был настроен явно антифашистски⁴³.

Тем временем развитие событий на международной арене делало тактику выжидания дружественных жестов со стороны Гитлера все более затруднительной для Сталина. Именно 2б января, когда Сталин выступил с отчетным докладом на съезде, Германия еще на шаг отдалилась от СССР, заключив пакт о ненападении с Польшей. Еще через несколько дней события во Франции обусловили необходимость нового поворота в политике СССР. В результате антиправительственной агитации французских фашистов и правых экстремистов б февраля в Париже прошла грандиозная манифестация, вылившаяся в ожесточенные уличные столкновения. Третья республика оказалась в кризисном состоянии. В этой ситуации французские коммунисты и их наставники в Москве отошли от линии, проводимой в Германии, где левый экстремизм коммунистов помог фашистам свергнуть демократический порядок. Французские коммунисты объединились с социалистами и совместно организовали ^февраля однодневную забастовку под антифашистскими лозунгами. Таким образом было положено начало дальнейшей коммунистической тактике демократического антифашистского Народного фронта⁴'¹.