Сталин. История и личность

Такер Роберт

Сигналом к кампании репрессий стало новое циркулярное письмо ЦК всем парторганизациям, датированное 18 января 1935 г. Парторганизациям предписывалось мобилизовать все силы на борьбу с враждебными элементами и уничтожение гнезд контрреволюционеров². Необходимость усиления борьбы обосновывалась в письме новым закрытым процессом, прошедшим в Ленинграде 15-1бянваря. Зиновьев, Каменев и еще семь человек были признаны виновными в том, что создали «Московский центр». Этот «центр» якобы вдохновил на преступление молодых ленинградских оппозиционеров, «центр» которых в свою очередь, как было установлено на процессе в декабре 1934 г., направил руку убийцы Кирова. Итак, чтобы возложить вину на бывших оппозиционеров, ложь громоздилась на ложь, вымысел на вымысел.

В печати процесс не освещался, газеты опубликовали только обвинительное заключение, подписанное Вышинским, и сообщение

о приговоре. В последнем, в частности, говорилось:

«Судебное следствие не установило фактов, которые дали бы основание квалифицировать преступления членов «Московского центра» в связи с убийством 1 декабря 1934 года тов. С.М. Кирова как подстрекательство к этому гнусному преступлению, однако следствие полностью подтвердило, что участники контрреволюционного «Московского центра» знали о террористических настроениях ленинградской группы и сами разжигали эти настроения. Все обвиняемые по настоящему делу полностью признали себя виновными по предъявленным обвинениям»³.

Отсюда можно заключить, что обвиняемые не признали обвинение в соучастии в убийстве, но угрозами и обещаниями их вынудили взять на себя минимальную политическую ответственность за случившееся. Обвинение выглядело явно неубедительным, а двухдневный процесс — пародией на суд. Тем не

менее процесс дал Сталину повод потребовать еще большей бдительности и развертывания репрессий — ведь «...подстегиваемая слепой ненавистью и злобой против партии и ее руководства, против товарища Сталина, гениального продолжателя дела Ленина, зиновьевская контрреволюционная шайка активно помогала врагам Советского Союза готовить против него войну. Она воспитала фашистских псов, поднявших оружие против тов. Кирова»⁴. Так зародилась легенда об антисталинском и антигосударственном заговоре, которая получила полное развитие на первом большом процессе, проведенном в августе 1936 г.

Стало ясно, что этим дело не кончится, — Сталин намерен использовать убийство Кирова как предлог для дальнейшей борьбы против политических противников. В узком кругу он этого и не скрывал. Орджоникидзе, который в январе 1935 г. отозвал Ломинадзе из Магнитогорска в Москву, сказал послед-’нему, что Сталин теперь упрекает самого себя в недостатке бдительности. Он был слишком доверчив, но теперь дело пойдет иначе. Теперь не только «щепки будут лететь», всех недовольных нужно вырубить и выкорчевать⁵. Притворное признание излишней доверчивости, конечно, было всего лишь уловкой, позволившей Сталину выразить свою непритворную ярость — чего-чего, а бдительности ему всегда хватало.

Решения Февральского (1935) пленума ЦКВКП(б) (стенограммы не публиковались) показали, что Сталин крепко держит бразды правления. Об этом говорит хотя бы назначение Ежова на пост в Секретариате ЦК, освободившийся со смертью Кирова. Места Кирова и Куйбышева в Политбюро заняли Микоян и Чубарь, а вместо них кандидатами в члены Политбюро стали Жданов и Эйхе⁶. В конце февраля Ежов возглавил КПК, что явилось еще одним подтверждением решающего слова Сталина.

На пленуме ЦК 1 февраля Сталин постарался создать впечатление, что он выполняет или по крайней мере готов выполнить свое декабрьское обещание Политбюро продолжить курс на разрядку. Он выдвинул идею демократизации советской Конституции. По инициативе Сталина ЦК решил предложить изменения в Конституции, направленные на «дальнейшую демократизацию» советской избирательной системы⁷. Таким образом, пока под закулисным руководством Сталина ширился тихий террор, на газетных страницах шла дискуссия по поводу изменения Конституции и Сталин превозносился как главный проводник демократизации.

Тем временем волна репрессий нарастала. Главной мишенью стали ленинградцы. В марте 1935 г. была осуществлена массовая высылка бывших дворян, чиновников, офицеров и торговцев из Ленинграда. Вместе с семьями их изгоняли из квартир (иногда это были подвалы их бывших собственных домов) и высылали в течение двадцати четырех часов. Есть сведения, что списки подлежащих высылке составлялись по доносам, а также путем проверки, кто из поименованных в старом справочнике «Весь Петербург» еще был жив и оставался в городе⁸. Высылали, однако, отнюдь не только по признаку классовой принадлежности — в отдаленные районы Сибири отправили от 30 до 40 тыс. ленинградских рабочих вместе с женами и детьми⁹ Тысячи людей также были арестованы под тем или иным предлогом. Американскому послу Буллитту стало известно о сообщении британского вице-консула в Ленинграде, что количество высланных из Ленинграда достигло 100

тыс. человек¹⁰. В лагерях, куда попали очень многие ленинградцы, их называли «кировским потоком» или «кировскими убийцами». Высылали и из Москвы, но тут размах был меньше.

К февралю 1935 г. набрала силу кампания бдительности — так парткомы по всей стране откликнулись на циркуляр от 19 января об искоренении враждеб-

ных элементов и уничтожении гнезд контрреволюционеров. Это было повторением охоты на ведьм, развязанной письмом Сталина в журнале «Пролетарская революция» в 1931 г., но в гораздо большем масштабе и с некоторыми отличиями. Теперь «разоблачались» как политические, так и идеологические прегрешения; репрессии затронули не только интеллигенцию. Исключение из партии чаще всего*влекло за собой не только снятие с работы, но также арест и заключение в лагерь. Среди репрессированных было много старых большевиков и лиц, активно работавших в партии в 20-е годы.

Можно привести несколько типичных примеров. Старого большевика Белоусова арестовали как контрреволюционера за то, что он не стал доносить на другого старого большевика, Тимофеева, который незадолго до XVII съезда (оба были избраны делегатами) сказал ему, что нужно поставить на голосование вопрос о смещении Сталина с поста генерального секретаря. Белоусов в ужасе отшатнулся и позже, встречаясь с Тимофеевым в Обществе старых большевиков, старался проскочить мимо. Николая Емельянова, старого рабочего и большевика, который в июле 1917 г. укрывал Ленина и Зиновьева в Разливе, арестовали и приговорили к пяти годам заключения в лагере. Арестовали его по подозрению в хранении экземпляра ленинского «завещания», а также за то, что, будучи экскурсоводом в своем домике в Разливе (где до перехода в шалаш прятались Ленин и Зиновьев), превращенном в музей, он называл посетителям фамилии людей, «оказавшихся» врагами. Один из основателей Коммунистической партии Палестины Джозеф Бергер, возглавлявший в начале 30-х годов Ближневосточное отделение Коминтерна и принявший советское гражданство, был приговорен к пяти годам заключения в лагере за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», выразившуюся в пренебрежительных замечаниях в адрес Сталина, которые кто-то слышал и не замедлил о них донести¹ Г

А вот еще другие примеры. Молодой историк Николай Эльвов написал главу о 1905 г. для четырехтомника «История ВКП(б)» под редакцией Емельяна Ярославского. Вся книга, включая главу Эльвова, была осуждена Сталиным в его письме в редакцию журнала «Пролетарская революция». После этого Эльвов был направлен в Казань, стал профессором педагогического института и работал в редакции областной газеты «Красная Татария». Эльвов был избран членом горкома партии. После того как «Правда» назвала его «троцкистским контрабандистом», он был арестован¹². Подобная судьба ждала очень многих. «Бюллетень оппозиции» сообщал, что арестовывались и ссылались сотни людей, связанных или заподозренных в малейшей связи с оппозицией даже в далеком прошлом, равно как их родственники и друзья. Мало того, уже сосланных оппозиционеров вновь арестовывали и ссылали в еще более отдаленные места или отправляли в лагеря¹³. Типичный случай — в феврале 1935 г. на Украине арестовали молодого бывшего оппозиционера Марка Полякова, и всего через неделю его двоюродного брата Льва Копелева исключили из комсомола и из Харьковского университета «за связь с родственником — троцкистом»¹⁴.

Преследования родственников и знакомых репрессированных многократно увеличивали масштабы репрессий. Евгения Гинзбург, жена члена бюро Татарского обкома партии, работала с Эльвовым в педагогическом институте и в редакции газеты «Красная Татария», а также помогала ему готовить сборник материалов по истории Татарии. Вскоре после ареста Эльвова ей предъявили обвинения в том, что она не разоблачила этого троцкистского контрабандиста, не подвергла критике сборник и ни разу не выступила против Эльвова на собраниях. Гинзбург спросила: «А разве уже доказано, что он троцкист?». В ответ некоторые воскликнули: «Но ведь он арестован! Неужели вы думаете, что у нас кого-нибудь арестовывают, если нет точных данных?». Поток раскаяний ширился с каждым днем. Те, кто не обладал гордостью и смелостью Гинзбург, «бия себя кулаками в грудь... вопили о том, что они “проявили политическую близорукость”, “пошли на примиренчество с сомнительными элементами”, “лили воду на мельницу”, “проявляли гнилой либерализм”». Те, кто действительно имел оппозиционное прошлое, проявляли особое рвение в самокритике и разоблачении бывших единомышленников. Сама Гинзбург поначалу отделалась выговором «за притупление политической бдительности»¹⁵.