Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Что же касается крестьянского вопроса, то он оказался для руководства партии, привыкшего решать любые проблемы с шашками наголо, неразрешимым. Руководство очутилось в тупике, в результате случилось то, что и должно было случиться, и уже к осени 1925 года партия отвернула свое «лицо» от деревни. Так, направленная на дальнейший подъем сельского хозяйства политика постепенно сворачивалась и заменялась хорошо апробированной во время «военного коммунизма» концепцией классовой борьбы.
Как это ни печально, но так шумно провозглашенный курс «лицом к деревне» просуществовал всего лишь один год. Первоочередные задачи планового развития промышленности
Основываясь на ложных предпосылках, согласно которым сельское хозяйство могло развиваться за счет собственных средств, важные решения весны 1925 года были отброшены. Что и привело к ликвидации распространения нэпа на крестьянство, отражавшее суть политики «лицом к деревне». Умением и знаниями взять крестьянскую крепость большевикам не удалось. Оставалось снова пустить в ход силу, что уже очень скоро и будет сделано...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Ну а что же проповедник эволюционного пути Бухарин, так легко выдвигавший свои лозунги и так же легко отказывавшийся от них? Спорил, боролся, стоял на своем? Да нет, поддавшись общему настроению, он тоже не отрицал «кулацкой» опасности. И хотя лидеры правых выступали против политики классовой борьбы, растущего влияния кулака на широкие деревенские массы они не отрицали. В то же время вместе с пока еще глухим сопротивлением партийных низов нарастал конфликт и в высших эшелонах власти.
Большая «тройка» — Сталин, Каменев и Зиновьев — распалась. Провал заготкампании 1925 года дал лишние козыри в руки оппозиции, и, используя недовольство рабочих растущими дороговизной и безработицей, она требовала решительных действий против кулаков и частной торговли.
Атмосфера в партии продолжала накаляться. Да и что значило какое-то заключенное ее лидерами примирение там, где ставкой являлась власть? Да и не только во власти было дело. Сталин ненавидел Каменева и Зиновьева за их пренебрежительное отношение к нему, за близость к Ленину, за барство.
Те же презирали его за серость и за то, что он, человек из второго ряда, не только влез в их ложу, но и начал вытеснять их из нее. С каждым днем взаимная неприязнь становилась все сильнее, и никакие временные компромиссы положения исправить уже не могли.
Масла в огонь подлила начавшаяся приблизительно в то же время в Ленинграде публикация новой книги Зиновьева «Ленинизм». По сути, это был расширенный вариант все той же «Философии эпохи», где автор снова доказывал, что к социалистической революции надо идти не со всем крестьянством, а с беднейшими слоями деревни. Ну а чтобы все выглядело как можно более доказательно, Зиновьев приводил множество взятых к месту и не к месту ленинских цитат.
Сталин ответил тем же и в очередной раз поведал о союзе с середняком против кулака и о кооперативном пути к социализму. Началась война ленинских цитат, которыми оба оппонента жонглировали с ловкостью фокусников. И все же главным было не это. Несмотря на решительную борьбу с оппозицией, ее взгляды оказали заметное влияние на точку зрения партийного большинства. И именно поэтому на октябрьском пленуме ЦК 1925 года Молотов заговорил уже о двух уклонах, первый из которых заключался в «недооценке отрицательных сторон нэпа», а второй — в «недопонимании значения нэпа как необходимого этапа перехода к социализму». И если второй уклон подвергал опасности союз рабочих и крестьян, то первый пренебрегал интересами бедняков и игнорировал
Пленум отклонил все требования «новой оппозиции» и осудил оба уклона. Однако напряжение в партии не спало. Бухарин считал себя наиболее последовательным защитником нэпа и рыночных отношений в городе и деревне, и после скандала с «Философией эпохи» его отношения с Зиновьевым, который, как и прежде, критиковал его за уступки «классовым врагам», стали еще хуже.
Тем не менее Каменев сумел договориться после пленума со Сталиным о том, что на партийный съезд они пойдут «с единогласно принятыми резолюциями по всем основным вопросам нашего строительства».
Пока противники вели подготовку к решающим битвам, в стране разыгралась другая драма, связанная со смертью Фрунзе. Никаких доказательств участия Сталина в удивительно своевременной кончине Фрунзе нет, и тем не менее его смерть и сегодня выглядит странной. Даже не столько сама смерть, сколько та совершенно ненормальная обстановка, которая сложилась вокруг его далеко не самой смертельной болезни.
«Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым и даже как-то смешно не только идти, а даже думать об операции, — писал Фрунзе жене. — Тем не менее оба консилиума постановили ее делать». И еще бы им не постановить! Ведь вопрос об операции Фрунзе обсуждался на Политбюро, и на проведении операции, по странному стечению обстоятельств, больше всех настаивали Ворошилов и Сталин.
Предчувствовал что-то нехорошее и сам Фрунзе. «Незадолго до операции, — вспоминал И.К. Гамбург, старый большевик и друг полководца, — я зашел к нему повидаться. Он был расстроен и сказал, что не хотел бы ложиться на операционный стол... Предчувствие какого-то неблагополучия, чего-то непоправимого угнетало его... Я убеждал Михаила Васильевича отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачивал головой: «Сталин настаивает на операции, говорит, что надо раз и навсегда освободиться от язвы желудка. Я решил лечь под нож...»
Операция началась 29 октября в 12 часов 40 минут. Наркоз подействовал плохо, и профессор Розанов увеличил дозу хлороформа почти двое. Сердце не выдержало чрезмерной нагрузки, и через тридцать часов после операции Фрунзе скончался.
Правительственное сообщение, путаные объяснения врачей вызвали недоумение в стране, и иваново-вознесенские коммунисты потребовали создать специальную комиссию для расследования причин смерти Фрунзе. А историк А. Антонов-Овсеенко даже не сомневался в том, что смерть полководца явилась «политической акцией устранения».
Конечно, теперь, когда стало многое известно о том, как и что творилось за кремлевскими стенами, можно предполагать все, что угодно: и злую волю, и плохих врачей, о чем и заявил сам Семашко на собрании старых большевиков. Возможно, Сталин и не собирался убивать Фрунзе, но почему же тогда он так настаивал на этой операции? Зная его полнейшее безразличие к людям, каким он отличался еще в детстве, вряд ли можно согласиться с тем, что его и на самом деле волновало здоровье Фрунзе.
Можно, конечно, предположить, что, будучи великим актером, он продолжал играть под Ленина, который демонстрировал прямо-таки удивительную заботу о людях из своего окружения. Правда, заботился он только о тех, кто ему был нужен. Чего он и не скрывал, упрекая одного из видных партийцев в том, что он, не уделяя должного внимания своему здоровью, разбазаривает казенное (!) имущество.