Сталинград
Шрифт:
В политотделах любили поговорить о многонациональном составе Красной Армии. И действительно, почти половину 62-й армии, например, составляли бойцы нерусской национальности. Постепенно пропаганда перестала заострять на этом внимание. Очень много хлопот доставляли выходцы из Средней Азии. Один лейтенант, командир пулеметной роты, докладывал: «Они с трудом понимают русскую речь. С ними очень трудно работать». Незнакомые с современной военной техникой, азиаты были просто шокированы авианалетами. Незнание языка затрудняло общение. Бойцы не понимали командиров и их приказы. Зачастую это приводило к большим потерям, которых можно было бы избежать. 196-я стрелковая дивизия, состоящая в основном из казахов, узбеков и татар, понесла такие тяжелые
Политработники понимали, что дела с этими бойцами обстоят хуже некуда, но давали лишь следующие предписания: «Воспитывать солдат и офицеров нерусской национальности в духе преданности великим целям советского народа. Объяснять их военный долг и неизбежность наказания за предательство Родины». Однако подобное воспитание не могло быть достаточно успешным, поскольку мало кто из казахов, например, ясно представлял себе, что это за война и почему она ведется. Солдат-татарин из 284-й стрелковой дивизии, не вынеся напряжения боев, решил дезертировать. Никем не замеченный, в ночной темноте он покинул позицию и пополз вперед, но вскоре потерял направление. Не подозревая об этом, он попал в расположение русского же 685-го стрелкового полка. Там солдат нашел командный пункт, вошел в него и, увидев офицеров, объявил, что сдается. Само собой, его расстреляли.
Политотделы нередко сталкивались с проблемами бюрократического характера. Зачастую трудно было определить, в каком случае солдата считать дезертиром, а в каком – перебежчиком. В боевых условиях не всегда можно было точно определить, что случилось с отдельным солдатом или группой бойцов. В 38-й стрелковой дивизии произошел такой случай: сержант и рядовой отправились за пайком для своих товарищей и не вернулись. Никто не знал, что с ними случилось. Может, погибли, а может, дезертировали. В Москву пошла докладная: «Очевидцев нет, о случившемся можно только догадываться».
Потери среди офицеров были очень велики, и установить точную численность бойцов в подразделениях погибших иногда не представлялось возможным. Некоторые отсутствующие сгоряча зачислялись в дезертиры, а потом их находили в госпиталях с серьезными ранениями. Бывали случаи, когда солдат, самовольно покинув госпиталь и вернувшись в часть, обнаруживал, что его записали в дезертиры и уже вынесли приговор. Нередко офицеры преднамеренно сообщали неточные сведения о количестве бойцов, занижая число погибших. Делалось это для того, чтобы получить дополнительный паек. Уловка старая, как сама армия, но квалифицировалась она как преступное искажение сведений.
У политотделов возникали серьезные трудности со статистической отчетностью. В самом деле, как сообщить в Москву, что только за сентябрь произошло 446 случаев дезертирства, в том числе групповых, не говоря уже о фактах перехода к врагу. После того как 23 бойца дезертировали всего за три ночи, перед линией фронта пришлось установить круглосуточное патрулирование.
«Самострельные» ранения приравнивались к дезертирству. Солдат из 13-й гвардейской дивизии Родимцева, заподозренный в самостреле, был доставлен на перевязочный пункт. Ночью во время немецкого обстрела он попытался бежать, но был схвачен. Группа врачей обследовала бойца и объявила, что он сам нанес себе рану. Самострельщик был расстрелян перед строем солдат своего батальона. Нередки были случаи самострелов и среди офицерского состава. Девятнадцатилетний лейтенант из 195-й стрелковой дивизии был изобличен в том, что из пулемета прострелил себе левую ладонь. Его расстреляли в присутствии офицеров полка. В приговоре было сказано, что вина его очевидна, так как он пытался скрыть преступление, наложив на руку повязку.
Солдаты, притворяющиеся больными, также приравнивались к дезертирам. Работник политотдела Добронин докладывал: «Одиннадцать солдат в госпитале притворились глухонемыми, но после того как медицинская комиссия признала их годными к строевой службе, документы на „глухонемых“
Даже самоубийство рассматривалось как дезертирство. И командование вермахта, и советское командование считали самоубийство следствием трусости или сумасшествия. Но трусость может проявляться по-разному. Один пилот, выпрыгнув с парашютом из горящего самолета, сразу после приземления сжег свой билет кандидата в члены партии, так как считал, что находится в расположении германских войск. Но он ошибся. По возвращении на базу его обвинили в трусости и согласно приказу Сталина №227 казнили.
Органы НКВД и Особые отделы Сталинградского фронта тщательно расследовали каждый случай «антисоветской деятельности». Например, если у бойца находили немецкую листовку, его немедленно арестовывали, хотя многие подбирали эти листовки, чтобы делать из них самокрутки. Если солдат терял контроль над собой и высказывал офицеру в лицо все, что он о нем думает, его могли обвинить в контрреволюционной пропаганде или в распространении пораженческих настроений. Один старшина из 204-й стрелковой дивизии был расстрелян за «дискредитацию командования Красной Армии и угрозы в адрес командира». Те, кто критиковал режим, также попадали в лапы НКВД. Так были арестованы два солдата, один из которых говорил, что колхозники все равно что рабы, а другой считал, что советская пропаганда лжет, чтобы поднять боевой дух в армии.
Случаи антисоветской деятельности, которые приравнивались к измене Родине, казалось, должны были быть редкостью на фронте. Большинство офицеров понимало, что солдатская ругань не всегда предательство. Чаще всего командиры просто пропускали подобные речи мимо ушей. Перед лицом смерти человек имеет право говорить то, что думает. В своем кругу солдаты, а нередко и офицеры открыто высказывали мысли о продажности партийных функционеров. Постоянная опасность «получить пулю» заставляла забыть о страхе перед комиссарами и доносчиками. Какая разница, кто пошлет в тебя девять граммов свинца – немец или особист?
Множество дел, связанных с антисоветской пропагандой, было «раскрыто» и в тылу. На новобранцев, которые имели неосторожность выразить свое недовольство, доносили их же товарищи. Так, благодаря «политической бдительности» командира был арестован один из новобранцев 178-го учебного батальона, который как-то сказал, что зимой все они перемерзнут, если раньше не загнутся от голода. Мания преследования охватила даже транспортные и инженерные войска Сталинградского фронта, расположенные на восточном берегу Волги. В октябре в этих войсках «за антисоветскую деятельность и распространение пораженческих настроений» было арестована двенадцать солдат и пять офицеров, двое из которых принадлежали в высшему командному составу. «Большая часть арестованных имеет семьи на оккупированных территориях», – указывалось в докладной записке. Очевидно, особисты считали этот факт веским основанием для обвинения в измене Родине и желании перейти на сторону врага.
Газетные статьи, сообщавшие о том, что фронтовики в окопах говорят о мудром руководстве товарища Сталина и бросаются в атаку с его именем на устах, были не более чем пропагандистской уловкой. Поэт-фронтовик Юрий Белаш писал: «Если быть честным до конца, в окопах мы меньше всего думали о Сталине».
В газетах описывалось множество случаев героизма, и в то же время советская пропаганда демонстрировала полное пренебрежение режима к личности. Почти во всех газетах было напечатано высказывание Чуйкова: «Каждый солдат должен стать одним из камней в стенах Сталинграда». А один из офицеров штаба выразился так: «62-я армия живым цементом скрепила камни в городе Сталина». Эта тема достигла своего апогея уже после войны, когда на Мамаевом кургане был возведен чудовищный мемориал. Гигантские каменные фигуры солдат встают из руин и смотрят с каменных рельефов. Это памятник не столько солдатам-героям, сколько режиму, который заставил их умирать во имя своих интересов.