Сталинские соколы. Возмездие с небес

Сапрыкин Станислав Рудольфович

Мы рвались в бой, прося сократить вводную программу и командование пошло нам на встречу. На утро 18 августа был назначен мой первый боевой вылет. Собственно говоря, боевым его можно было назвать весьма условно. В составе эскадрильи в 6.00 утра нам предстояло вылететь на прикрытие района Спасская-Полисть, где находилась наша авиабаза. Мы не должны были пересекать линию фронта, а большое число самолетов гарантировало защиту любого из нас. Однако, мой первый боевой вылет, запомнившийся на всю оставшуюся жизнь, вышел не таким гладким, как предполагалось, а точнее сказать – вообще не вышел.

Сегодня на взлет выстроилась вся эскадрилья – двенадцать самолетов, только работаем по разным целям. В нашей группе, летящей в район

Спасской Полисти, четыре пары, я взлетаю восьмым. Взлет парами невозможен из-за поднимающихся столбов пыли от идущего впереди самолета. Когда часть Мессершмиттов уже была в воздухе, объявили воздушную тревогу. К аэродрому, прячась в утренней дымке, приближались советские самолеты. Так получилось, что мой ведущий успел взлететь, а я замешкался и начал взлет в момент русской атаки. Разбегаться по полосе во время штурмовки аэродрома дело ужасное, нервы трепещут, чувствуешь себя беспомощным. Я очень спешил оторваться от земли и потянул ручку раньше времени, произведя отрыв на малой скорости и сразу начал убирать шасси – последнее спасло меня от неминуемой гибели. Самолет, не успев набрать скорость, задрожал и плашмя спарашютировал «на живот» подламывая убирающиеся стойки и ломая винт. В момент падения я еще не понимал что происходит, анализ был сделан позже. Если бы стойки не успели убраться, они бы подломились, и скапотировавший самолет неминуемо убил бы меня. А так «Фридрих», пропахав на брюхе несколько десятков метров, гремя и разрушаясь, остановился на краю поля. Я получил только ушибы, но самолет, мой новенький Бф-109, был разбит в щепки.

Внезапная атака русских не увенчалась успехом, взлетевшая эскадрилья сбила два самолета противника, отличились Отто Киттель и Зигфрид граф фон Матушка, а единственным потерянным Мессершмиттом на сегодня стал мой «Фриц».

После столь неудачного дебюта фон Зелле отстранил меня от полетов, сочтя мою летную подготовку недостаточной. В летной школе я уже разбивал самолет на взлете, даже два, задев крылом в начале разбега самолет ведущего, но и тогда все обошлось без серьезных последствий.

Пятого сентября группа начала перебазирование на аэродром «Сиверская» ближе к Петербургу. Последний самолет перелетел на новую базу восьмого сентября, я ехал по земле с техническими службами. «Сиверский» был отличным аэродромом с двумя взлетными полосами более двух километров каждая. Ночи стали холодными, и личный состав разместили в деревне. Местные нас побаивались и старались всячески угодить, мы относились к ним снисходительно, но без фамильярности, как и должны себя вести представители высшей расы.

Чтобы не утратить навыки мне разрешили делать тренировочные вылеты, но к боевым операциям не привлекали. Конечно, я был расстроен, можно сказать – опозорен. Отцу подробностей произошедшего я не сообщал, писал только что служу и готовлюсь к боям. А бои продолжались. Через несколько дней после перебазирования был сбит и погиб добродушный весельчак Хуберт Мюттерих, тот самый, что придумал крылатую фразу про загнанную «крысу». Нес потери и командный состав эскадры. Тридцатого сентября над Петербургом сбили командира третьей группы хауптмана Лигнитца.

С конца октября группа начала частичное перебазирование в город Красногвардейск, еще ближе к Петербургу. Не имея своего самолета, я прибыл туда только в декабре, когда наступили настоящие русские холода.

Из-за плохой погоды боевые вылеты группы сократились, а я не летал вообще.

Двадцатого декабря над Новой Ладогой пропал без вести отстранивший меня от полетов командир нашей группы фон Зелле. Новый командир группы Франц Эккерле, справедливо посчитав, что я засиделся на земле, приказал готовиться к боевым вылетам, которые стали возможными только к середине января, в связи с прекратившимися метелями. А пока группа встречала рождество

и Новый год. Многим пришли посылки из Германии. Только теперь у меня нашелся повод откупорить пару бутылок французского коньяка, бережно сохраняемого до лучших времен, другого достойного повода пока не было.

Русская зима ужасна. Пронизывающий сырой холод заставляет меня ходить в теплом летном костюме поверх летной куртки, застегнутой на все застежки, даже вне аэродрома. Нам обещали, что война закончится до наступления морозов, но, пожалуй, те, кто нам это обещал, сами находятся в смятении. Успехи на фронте значительные, но конца войне еще не видно и это наводит уныние, нет, к зиме мы не готовы! Еще больше проблем у техников, поддерживать самолеты боеспособными в такую погоду, когда любая жидкость сразу же застывает, а открытые участки тела примерзают к металлу – это круги ада по Данте. Я перестал бриться, буду отращивать бороду до весны, ежедневное мытье – сущий кошмар. Хозяйка раз в неделю топит нам русскую баню, печка в доме горит постоянно, мы с Максом не успеваем колоть дрова. Обычно русские, готовясь к холодной зиме, заготавливают дрова еще летом, но в этом году помешала война. Нас кормят хорошо, но местное население фактически голодает, больше всех жалко детей. Мы угощаем их галетами и шоколадом. Не все наши разделяют подобное отношение к местному населению, но большинство личного состава эскадрильи считают, что солдаты рейха не должны воевать с гражданскими. Если земли на востоке будут принадлежать Германии, они тоже станут ее населением.

Траутлофт ввел новую тактику. теперь наиболее подготовленные экипажи в ясные морозные лунные ночи летают на перехват русских ночных бомбардировщиков. Летчики нашей группы летают на «свободную охоту» в район Волхова и Ленинграда – как называют его русские.

3 февраля я допущен к боевым вылетам на Ме-109Ф-2, закрепленный за мной самолет несколько старее, чем разбитый в августе, но выбора нет. Мой второй, а по настоящему – первый боевой вылет, закончился не многим лучше августовского.

В 8.30 взлетаем тремя парами на прикрытие порта в районе Шлиссельбурга. При взлете надо помнить, что Красногвардейск слишком близко расположен к линии фронта и могут появиться русские самолеты. После взлета с набором высоты до тысячи шестистам метров взяли курс на Ладогу. Наша пара должна была прикрывать идущих впереди, и мой ведущий Франц Михелка пошел в набор высоты. Несмотря на ясную погоду, на маршруте я потерял ведущего и стал держать курс на летящее впереди звено, затем я потерял и его. Не обнаружив своих, я прошел до порта Новая Ладога, где попал под обстрел кораблей русской флотилии, не причинивший мне вреда, развернулся и проследовал на аэродром, так и не найдя группу. Уже на земле я узнал, что группа приняла бой южнее в районе Волхова на меньшей высоте, чем был я. Наши одержали четыре победы, но и потеряли четверых пилотов. Там был сбит и пропал без вести мой товарищ оберфельдфебель Эрих Фрикке, прибывший в часть несколько раньше меня. В этом бою он одержал свою шестую и последнюю победу. И хотя серьезного нагоняя за свое «успешное» возвращение раньше остальных звеньев я не получил, и мой ведущий остался жив, я испытывал чувство вины за сбитых товарищей.

Командир моей группы гауптман Эккерле не доволен моими успехами и хочет поднять вопрос о моей летной годности. Перспектива быть списанным в стрелки бомбардировочной авиации меня не вдохновляет. Я пытаюсь анализировать свои неудачи, возможно виной мое зрение, правый глаз от рождения у меня видит хуже левого. При поступлении в люфтваффе пройти медицинскую комиссию мне помогла протекция отца, теперь этот недостаток проявляется в рассеянном зрении, причем моя невнимательность усиливается в моменты повышенного нервного напряжения, в обычных полетах подобных вещей не происходит.