Сталинъюгенд
Шрифт:
– Так часто будешь смолить – скоро на подсос сядешь.
– Борь, а почему тебя тогда держат? Ты бы тоже сказал, что подучили, назвал кого-нибудь, и тебе не десять лет дадут, а меньше… Или вообще отпустят.
Эти слова на мгновение смутили наседку – недоучившегося студента театрального вуза Федина, но он был одним из лучших подсадных, и сразу же нашёлся, что ответить на коварный, но всё же бесхитростный вопрос:
– Видишь ли, Тёмка, у меня совсем другая ситуация. Во-первых, я взрослый, а с взрослых – и спрос другой. А, во-вторых, у меня эта… авария произошла, и комиссия из десяти человек работала,
– А я так и не понял толком, что у тебя произошло?
– Да я в подробностях не рассказывал, потому что глупо всё случилось и обидно.
– ?…
– Я на вечернем учился и работал в институте лекарственных растений – механиком по оборудованию. Короче, старый пердун – академик – вполз в лифт на четвёртом этаже и нажал, видать, на первый… а лифт – хряк! – вместо того, чтобы спокойно поехать, навернулся со всего маху вниз: трос лопнул. Академика – прямиком на кладбище. У него и так не пойми, в чём душа держалась, а тут – прыжок из-под купола цирка без парашюта.
Борис остановился, увидев, что Артём, повалился на койку и беззвучно сотрясается от смеха.
– Чего ржёшь?
– Погоди, – у Тёмки даже появились слёзы на глазах. – Уморил ты меня академиком. Дальше-то что?
– Как что? Меня за жопу – и на Лубянку. Следователь – майор – орёт: «Чем смотрел, мудило?!» А мне чего отвечать? Понятно, чем. Потом комиссия собралась. Кусок троса вырезали – и на исследование. Мне уж теперь не отвертеться от обвинения в служебном недосмотре. Хорошо, после комиссии хоть вредительство перестали шить – она дала заключение, что трос не подпиливали. Сидеть мне теперь за халатность.
– И ничего не сделать?
– Известное дело, коли б мог дедку руки-ноги назад пришпандорить, тогда, глядишь, и отпустили бы. Короче, Тёмка, шуток здесь шутить не любят. Я очень советую подумать над взрослыми. Больше скажу – тебе, наверное, и не надо никого вспоминать. Они там сами окружение Шахурина прошерстят, потом на кого нужно укажут… твоё дело – признать этого человека. Поверь, так и будет: признаешь – домой уйдёшь.
– Верно-то верно, только, если и найдут учителя Шаха, мы-то его не знали.
– А если знали? Только не догадывались о его роли!
– Что ж мне тогда говорить? «…Мол, подучил "он", но я не знал, что это "он"?»
– Софистикой не занимайся – за тебя подумают и всё тебе разжуют.
– «Софистика», это что?
– Ну вроде говоришь одно и то же, а смысл – разный.
– Ладно. Я понял. Когда будут подговаривать, тогда и посмотрим.
* * *
Уже через пять минут общения с соседом Петя Бакулев понял, что тот – ненастоящий заключённый. И потому, что глазки у этого никчемного человечка бегали из стороны в сторону, ни разу не остановившись против глаз юноши, и потому, что тот сразу же набросился на «генерал-полковника» с расспросами, проявив подозрительную осведомлённость, Бакуль сразу же почувствовал выпиравшую наружу фальшь. Он ещё не знал, что такое «наседка», но после ареста ожидал опасности со всех сторон. Именно это ощущение руководило
Совсем не поддерживать разговор мальчишка не мог, но всё попытки Сергеевича втянуть его в дискуссию о причине ареста Петя мягко сводил на нет. Получалось, что большую часть времени, в камере стояла тишина. Петя читал сутками напролёт, лежал лицом к стене, вспоминая свободу, и размышлял после первого, довольно мягкого допроса о предстоящей встрече со следователем. А Василий Сергеевич сходил с ума от безделья, периодически пытаясь вытянуть Бакулева на разговор. Но было видно, что он и сам не верит в удачу. Чекиста часто вызывали ночью. Уже после второго такого вызова Петя догадался, что «допросы» происходят, должно быть, в мягкой постели, под боком у жены – уж больно посвежевшим с них возвращался Василий. Отсиживая рабочий день в тюрьме, «сокамерник» мучился – читать он не любил.
Бакулев довольно быстро втянулся в тюремный уклад. До обеда ему вполне хватало утренней пайки, к рыбному супу из селёдки он тоже привык, а уж когда давали манную или ячневую кашу – и вовсе пировал. И ежедневная прогулка, и вынос параши, совмещенный с умыванием, и баня, и библиотечный день – всё это очень скоро стало естественным для организованного Пети.
* * *
– …Обвиняемый Бакулев, расскажи подробнее о своих взаимоотношениях с Владимиром Шахуриным и его семьей. Не спеши и не упускай деталей – нам очень важно знать всё.
– Когда мы с Володей оказались в одном классе, моя мама стала дружить с Софьей Мироновной Шахуриной. Перед Новым годом меня пригласили пожить во время зимних каникул у них на даче, на Николиной горе. Родители согласились, а я обрадовался – там очень хорошо отдыхать – можно кататься на лыжах, на коньках… в бильярд играть, а по вечерам – кино. Вот.
– И как ты там отдыхал? – Не дал Пете остановиться Влодзимирский.
– Ну, я же сказал – с утра лыжи, каток. Потом вкусно обедали, в «американку» играли, книжки читали.
– Какие книжки?
– Я прочёл «Всадник без головы».
– А Володя?
– Он изучал только две: «Майн кампф» и что-то Ницше.
– А ты с ними знакомился?
– Начал, но там такая чушь… мне не интересно. Я так и не осилил больше нескольких страниц.
– А Шахурину они нравились?
– По-моему – очень. Я во время каникул понял, что мы с ним разные. Володя погиб и, наверное, нехорошо сейчас обсуждать его поведение…
– Петя, мы не миндальничать расселись. Ты и твои друзья обвиняетесь в серьёзнейшем государственном преступлении, можно сказать – в доказанном преступлении.
– Почему доказанном?
– Здесь вопросы задаю я. Твоё дело отвечать, но помни, что отвечать ты должен искренне, иначе мы поссоримся, а от этого станет хуже только тебе. Продолжай.
– Вы понимаете, Володю страшно баловали. Я смотрел, как он разговаривает с обслугой и даже с мамой… Я этого не мог понять. Он вёл себя с ними, как рабовладелец. Мне это казалось диким – у нас дома совсем не так.
– В чём это выражалось?
– Да в чём угодно: мог наорать на любого, даже вовсе без причины. Говорил: «Я хочу» – и это становилось для всех законом.