Сталинъюгенд
Шрифт:
– Ну, чего пристаёшь? Можно подумать, я досаждаю своим молчанием. Скажи, ты любишь поговорить?
– Есть маленько.
– А я – послушать.
– У тебя девчонка-то на воле осталась?
– Ещё рано вроде бы.
– Тут ты неправ. Это, брат, никогда рано не бывает. Вот меня, например, ничего в тюрьме так не ломает, как отсутствие женского пола. Я ведь и на воле ничего хорошего, кроме этого не видал. Эх, Кирпичёв, щас за хорошую ночку – месячишко бы согласился себе лишка намотать. Стоящая баба, это полный абзац.
– У тебя много их было?
– Много-немного – все мои. Я, считай, из-за бабы и срок-то первый получил.
– А
– Да, за драку, только драка – из-за бабы.
– На танцах не поделил?
– Не-а. Она, сучка, с двумя сразу гуляла – со мной и с кладовщиком центрального склада. Со мной – шесть дней в неделю, для удовольствия души и тела. А с этим козлом – когда на склад ездила. Она ему подмахнет – он ей товара больше нормы отпустит… Да её понять можно. Я кто был?… – перекати-поле. А ей детей подымать надо. Короче, шепнули мне друганы, а я возьми – и за нею следом увязался. Подловил их и так накостылял её борову жирному, что он потом месяц на больничку работал, а мне за злостную хулиганку пятерик вмандячили. Такие, брат, дела.
– …
– Чего молчишь? Вижу, спросить хочешь, как в НКВД оказался?
– Ну?
– Ты, смотрю, в тюрьму, как по заказу попал – на тренировку перед работой в разведке. Хрен бы, какой фашист из тебя чего выпытал, попади ты в плен. Город Кушку слыхал?
– Самая южная точка СССР.
– Правильно. Вот я там три с половиной года на зоне и проторчал. Бытовик[15]… Сам понимаешь, какое к бытовику отношение – социально близкий. Меня уже расконвоировали и за баранку посадили, по гражданской, значица, специальности. И зазноба появилась. Конечно, не бог весть что – тридцать семь лет, тощая, как вобла, но всёж-ки баба, какая-никакая. А потом, Феликс, враз масть поменялась, Захочешь – не придумаешь. В гараже задом подавал и не заметил старшину из роты охраны. Не знаю, какого лешего его туда занесло?… В общем, я выскочил, извиняться начал – его всего-то кузовом по плечу задело, а он, лось, вдруг костылём мне промеж ног, как зарядит… Меня пополам перегнуло – оба яйца всмятку. Всех святых вспомнил… Очухался, встаю, а он ухмыляется, падло. Кулачищем замахнулся и спрашивает: «Еще хошь?» А меня перемкнуло – патрубок схватил и перекрестил его пару раз по дыне. Он – с копыт. Потом встал на карачки – пеной пузырится… Тут я понял – ещё чирик огрёб, ни за что ни про что. Короче, я ему чуток добавил, чтобы часок-другой не очухался, потом в угол оттащил и ветошью забросал. Да! Наган забрал и винтаря тоже, всё в кабину уложил – и по газам. Гараж-то за зоной – вот я и драпанул в сторону границы. Сняли они меня на афганской стороне – я уже метров семьсот за кордон успел отползти, пока в ногу не ранили и не взяли тёпленьким. Потом – месяц в госпитале. Старшина-то, к счастью, дуба не дал, а то бы вышака припечатали. Ну вот, а теперь я здеся – на лубянских харчах латаюсь.
– И что тебе за это будет?
– Будет?… – на полную катушку. За мной ведь теперь висит гроздь статей – нанесение тяжких телесных при исполнении, измена Родине через побег за границу с оружием в руках… Я, правда, в них не стрелял. А чего стрелять? Человек пятьдесят было – и лагерных, и пограничников.
Дверь в камеру неслышно отворилась, и вертухай объявил отбой. Когда оба легли, Феликс тихо спросил:
– Толь, а это всегда так, что следователь тебе не помочь хочет, а орёт?
– Чудак ты. У него ж работа такая – догонять, ловить да топить. А тебе положено – убегать, скрываться да выплывать.
– Но зачем придумывать, чего
– Значит, не набирается у тебя на срок по-хорошему, без придумывания. И… нравится не нравится, а – ноги врозь, моя красавица. Что там за тебя придумали – подписать всё равно заставят.
– …
– Что придумывают-то?
– Да так. У нас организация была, и главным – очень сильный парень. Он увлечь мог, кого угодно, ну, мы за ним и пошли, а он потом такого наворотил: убил девчонку и сам застрелился.
– А вы здесь при чём?
– Мы в его организации состояли. Говорят, в антисоветской.
– А волыну где он взял?
– Чего?
– Оружие.
– У него отец народный комиссар.
– Тю-ю… так и у тебя тогда небось тоже?
– Да, у меня папа занимает высокий пост.
– Ну, Кирпич, закрывай глаза и спи спокойно – батяня вытащит.
– Не, Толян, всё не так просто. Уже давно бы вытащил, если мог – он у меня в этом же здании сидит.
– А его-то за что посадили?
– Ты не понял. У него рабочий кабинет здесь.
– Так он у тебя чекист, что ли?
– Нет, он оборонной промышленностью руководит.
– Постой, не пойму: на Лубянке теперь что – танки собирать начали?
– Отстань. Я и сам толком не знаю, почему он тут сидит.
– Да, Кирпич, без пол-литры и впрямь не разберёшься, а с волыной, если вы из неё шмаляли, – дело другое…
– Да ничего мы не стреляли. Это он сам.
– Тогда я не вникаю, что за организация без стрельбы?
– Вникай не вникай… всё равно ничего мы с тобой не изменим.
– Зря так. Слушай сюда: ты в кабинете у следака, как минёр. Раз ошибся – и загремел на срок.
– Да мне как ошибиться? Я же ничего не скрываю.
– Тут дело не в том, что скрываешь. Дело в том, что они за тебя додумывают. И хошь не хошь, а подписывать придётся. Только надо так, чтобы другие виноваты были.
– Так это же жухальство!
– Брось, Кирпич, я вот что скажу – вы им и на хер не нужны. Это можешь выкинуть из головы. И на друзей тебя валить ничего не заставят – они взрослого найдут. Он и пойдёт паровозом, а вам… так, мелкие брызги достанутся. Главное, чтобы все как один подписали, на кого укажут.
– А если это будут наши родители?
– Ну, ты загнул!… За это и впрямь ничего не скажу, но думаю, что всех-то уж к вашей делюге не подцепят. Им, скорее всего, нужен папашка того, который застрелился.
– Как ты всё сразу запомнил и посчитал?
– Посиди с моё – и не в такие ворота будешь без пропуска заезжать.
– А зачем им Алексей Иванович?
– Это нарком что ли?
– Угу.
– Сам подумай – небось не каждый батя своими пушками разбрасывается?
– Может, ты и прав, – ответил Феликс, решив, что странное отношение к Гитлеру у Шаха могло каким-то образом связаться с мнением Алексея Ивановича.
– …Вот увидишь, Фелька, я окажусь прав. Станете наркома выгораживать – вместе с ним тайгу рубать поедете. Ладно, давай спать.
Феликс отвернулся лицом к стене. Мысли вихрем проносились в голове, не давая уснуть. Не хотелось верить в пророчество сокамерника, но чувствовалось, что тот прав.
– …Фель? – негромко позвали с соседней койки.
Разговаривать не хотелось, и он не ответил. «Пусть думает, что сплю»
Прошло несколько минут. Послышался шорох. Феликс инстинктивно закрыл глаза, притворившись, что действительно заснул, и почувствовал, как Толян застыл над ним, уперевшись взглядом. Затем, стараясь не шуметь, он пошёл к двери.