Стальная метель
Шрифт:
— Я не знаю, благочестивый. Те люди, которые меня подобрали, не упоминали при мне о ней. А сам я почему-то и не спрашивал. Я прожил без памяти несколько месяцев, и даже сейчас она вернулась ко мне не полностью…
— Ну что ж. Я поразмышляю ещё над тем, какое наказание тебе назначить. Это будет не смерть, но и легко ты не отделаешься. Так, теперь купец Авзуз. Ты признался в злонамеренной клевете и введении в заблуждение суда — более того, ты пытался с помощью суда убить своего обидчика, который всего-то выиграл у тебя ничтожную сумму денег. Наказание тебе будет таким: двести пятьдесят золотых штрафа и сорок плетей. И благодари всех богов, которым молишься, что ты совершил преступление
Ний увидел, как скрученный сначала покраснел, видно, желал что-то выкрикнуть, потом мгновенно побледнел. Он молча распластался на ковре, скребя пальцами. Спутники его распластались позади него.
— Увести всех, — сказал судья.
Ния взяли за плечи и поволокли обратно в тюрьму.
Прошло, наверное, два дня. В каменный мешок не проникал свет. Изредка тюремщик подсовывал под дверь миску каши и ненадолго ставил по ту сторону двери лампу. Лежак был деревянный, не покрытый ничем. В углу темницы была вонючая дыра, затыкаемая тяжёлой каменной пробкой на цепи. Ний радовался, что перед уходом из дома Никодима натянул на себя всю одежду — и свою, и подаренную хозяином…
Он предавался размышлениям, воспоминаниям — а более всего пытался найти в свой памяти ещё какие-то незаполненные дыры. Что значил, например, тот бег с факелом?.. Но сразу же накатывали тупость и сонливость, и мысли теряли силу. Тогда он засыпал, надеясь почерпнуть полезное из снов, но и сны были совершенно непонятные — вероятно, не его. И лишь однажды ему показалось, что сквозь туман и мрак он видит Ягмару, стоящую на высокой скале и машущую ему рукой — но это могла быть и не Ягмара…
Но, так или иначе, а время шло, и однажды его растолкали и, не связывая рук, куда-то повели.
Это была не та комната, где вершился суд, но здесь сидел судья в простой одежде из толстого шёлка — и с ним невысокий коренастый человек в белом шерстяном плаще, по виду грек. Он сидел в углу и читал небольшой пергамент. На вошедшего он не взглянул.
— Итак, уличённый и признавшийся вор Ний из Аркаима, мною решение относительно твоего наказания принято. Прими же его и ты…
Судья сделал паузу. Ний, опустив голову, молчал.
— Учитывая все обстоятельства, и отягчающие, и смягчающие, за твою вину тебе надлежит быть проданным в рабство на торгах сроком на пять лет. Или… — он снова замолчал, словно бы подбирая слова. — Или быть взятым в солдаты на тот же срок. Я даже готов предоставить тебе выбор.
Ний сглотнул.
— Собственно, выбора особого нет, благочестивый, — сказал грек, не поднимая глаз от пергамента. — Или он запишется сейчас солдатом, или я завтра куплю его на торгах. Просто в первом случае он будет получать жалование от царя, а во втором — только еду и одежду. Служба же будет одна и та же.
— Это меня уже не касается, Главк. Теперь говори ты, вор, — сказал судья.
— Я не могу выкупить себя сам? — спросил Ний. — Мне нужно только написать письмо в Тикр, и должную сумму пришлют — золотом или купеческой распиской.
— С Тикром нет никакого сообщения, — сказал судья. — А у меня нет денег кормить тебя годами. Город не согласится на это, и тебя так или иначе продадут с торгов, только на больший срок. Но тогда ты наверняка попадёшь в каменоломни. Сейчас большой спрос на камень…
Ний покивал.
— Я вижу, у меня нет выбора.
— Видишь правильно, — грек поднял голову и впервые посмотрел на Ния. — Такие, как ты, нужны царю Александру.
— Такие, как я?
— Да. Чрезмерно везучие.
— Не сказал бы, что это про меня, — пробормотал Ний.
— Ты просто многого о себе не знаешь, — сказал Главк.
Глава
ГОРОД В ОГНЕ
Вальда проснулась затемно. Дом ещё спал. Гамлиэль с сыновьями вернулся совсем поздно, весь выжатый до капли, выпил горячего вина и уснул, едва коснувшись ложа. Они тренировали ополчение, набившихся за стены жителей подгорода. Мастеровые были сильны и умны, но воинских навыков не имели совсем. Впрочем, и новый её муж, и новые сыновья не были воинами в полном смысле слова, но хотя бы приучались к оружию издавна — Гамлиэль ещё лет пятнадцать назад гонял разбойников на Инелее, прославившись как жестокий, но справедливый военачальник, — и это не говоря о его молодости, проведённой в седле и на мостике биеры. Годы брали своё, но и сейчас он легко мог осилить с мечом пятерых необученных с вилами и цепами, а глаза оставались зоркими, и стрелы его разили без промаха…
Город сидел в осаде, не испытывая пока трудностей с продовольствием — и тоже во многом благодаря деньгам Гамлиэля: почти сразу он скупил, не особо торгуясь, запасы зерна, рыбы и мяса у здешних купцов и наладил их бесплатную раздачу бедным и служивым; и не раз его тайные люди проводили в город обозы с продовольствием из окрестных мест, чудесным образом минуя заставы… примерно так же, как провели саму Вальду: ночь, тихий шёпот, глухое бряцанье серебра… Вальда знала, что начальник стражи ар-хаима [16] , Магон, ревнует Гамлиэля, поскольку тот ненароком отодвинул Магона в тень и лишает теперь воинской славы, но как умный человек Магон понимал, что сейчас Гамлиэль для города нужнее, чем он сам. Пожалуй, не понимал этого только сам ар-хаим. Властолюбие убило в нём здравый смысл.
16
Ар-хаим — градоначальник. Созвучие с «Аркаим» не случайно, Аркаим означает «главный город».
Гамлиэль пересказал ей разговор с ар-хаимом. Тот требовал не лезть в дела обороны, предоставить всё специально назначенным для этого людям — а иначе в тюрьму или на виселицу. Если совсем невтерпёж и охота чем-то занять руки — строй кузницы…
Впрочем, и кузницы Гамлиэль построил тоже. Круглые сутки грохотали молоты на заднем дворе. Ковали в основном не оружие, его в арсенале оказалось изрядно, а доспехи — железные нагрудники, наручни и шлемы греческого образца, закрывающие голову и почти всё лицо.
Рядом из толстых кож, проложенных войлоком, шили защитные рубахи.
…Осада, конечно, была странная. Похоже на то, что восставшие обложили город — и не знали, что делать дальше. Время от времени они пытались штурмовать ворота, бросаясь на них с топорами и кольями. Штурмующих отгоняли стрелами, потом выходили и оттаскивали подальше мёртвых и раненых. Нападали всегда малыми силами, человек по пятьдесят. Иногда из подгорода, скрываясь за ещё не разбитыми постройками, метали через стену стрелы. За всё время стрелы ранили только двоих — прачку, нёсшую прополосканное бельё, и пожилого мастерового. Мальчишки собирали стрелы и связывали их в пучки — небось, и пригодятся. А враги начали рыть траншею, углубились по пояс и бросили рытьё. Так и ходили по ней. Стали строить что-то вроде амбара на огромных, в два роста, колёсах — и тоже бросили недостроенным. Если бы не чудовищное преимущество осаждающих в числе — ночами от костров облака светились так, что можно было ходить по улицам без фонаря, — и если бы не нерешительность ар-хаима, то, по мнению Гамлиэля, одна решительная вылазка стражи и ополчения — и бунтовщиков бы след простыл. Но тот даже слышать об атаке не желал.