Стальной пляж

Варли Джон Герберт

Существует несколько основных мастей бронтозавров, но Калли предпочитает "желтопузых Кел-Тех", названных так в честь лаборатории, которая впервые вывела их. Нижняя часть туловища у них канареечно-желтая, спина — привычного по старым рисункам глинисто-коричневого цвета, а вот бока и шея могут быть темно-зелеными, изумрудными или с нефтяным отливом. От глаз вниз по шее идут радужные фиолетовые полосы, а под горлом красуются белые "галстучки".

А в окрасе тираннозавров, разумеется, преобладают красные тона. Под шеей у них болтаются огромные кожные мешки, как у игуан — в период спаривания самец надувает и резко сдувает их, призывая самку

своеобразным оглушительным хлопком. Воздушные мешки обычно темно-синие, хотя могут быть и пурпурными, и даже черными.

На тираннозавре нельзя ехать верхом, как на лошади: спина у него чересчур покатая. Существуют разные приспособления, но Калли предпочитает нечто вроде узкой платформы, на которой можно сидеть или стоять, в зависимости от цели поездки. Платформа крепится к плечам ящера — и, учитывая, на какую высоту над плечами поднимается шея, большую часть времени Калли едет стоя, еле-еле выглядывая из-за головы.

— Выглядит весьма непрочно, — заметила Бренда. — А если она упадет?

— Лучше не надо, — ответил я. — Если человек внезапно попадется тираннозавру на глаза, он скорее всего будет схвачен. Но не бойся: эта зверюга в наморднике.

На платформу к Калли вскочил помощник, взял у нее поводья, и она спрыгнула на землю. Когда тираннозавр скрылся за воротами пещеры, она взглянула на нас, изобразила на лице раздумье, потом помахала мне. Я помахал в ответ, она сделала нам знак приблизиться — и, не дожидаясь, пока мы подойдем, устремилась к загону для кормежки.

Я почти догнал ее, как вдруг что-то просунулось сквозь прутья металлической ограды прямо у нас за спиной. Бренда подскочила, но быстро успокоилась: это был всего лишь детеныш бронтозавра. Он выклянчивал угощение. В полутьме загона я различил несколько дюжин "малышей" размером со слона. Большинство из них уютно устроилось в теплой грязи, но пара-тройка самых ненасытных толкалась вокруг корыта.

Я вывернул карманы и показал попрошайке, что они пусты. Обычно я приношу с собой пучки их любимого сахарного тростника.

Бренде и вовсе нечего оказалось выворачивать — карманов у нее не было, просто потому, что не было штанов. На этот раз она нарядилась в мягкие кожаные сапоги до колен и крохотную блузку-топ с короткими рукавами. Цель этого наряда была в том, чтобы показать мне, что у нее появилось нечто новенькое: первичные и вторичные половые признаки. Я был почти уверен: она питала надежду, что я предложу ей проверить их на деле в ближайшие дни. Впервые я догадался, что она влюбилась, когда она узнала, что Хилди Джонсон — не мое настоящее имя, а псевдоним, который я взял в честь своего вымышленного коллеги, персонажа пьесы "Первая полоса". Вскоре после этого моя подручная сделалась "Брендой Старр".

Должен признать, теперь она выглядела более сносно. Нейтралы всегда действовали мне на нервы. Она не переусердствовала с размером бюста, да и волосы на лобке выглядели естественно, без всяких диких модных причесок, которые меняются с головокружительной быстротой…

Но у меня не было настроения заглядывать ей под нижнюю прическу. Пусть лучше подыщет себе мальчишку-ровесника.

* * *

Мы присоединились к Калли в загоне для кормежки, вскарабкались на самый верх десятиметровых ворот и облокотились на верхний поручень ограды, созерцая нервно жующих чудовищ.

— Бренда, — возвестил я, — позволь представить тебе Каламари Кабрини, владелицу этой фермы. Калли, познакомься, это Бренда, моя… э-э-э, помощница.

Женщины

потянулись через меня пожать друг другу руки, и Бренда почти потеряла равновесие на скользких стальных прутьях. Мы все трое были мокры до нитки. Мало того, что в пещере было очень жарко и влажно, еще и с потолка каждые десять минут сыпался дождь мелких брызг, чтобы у скота не пересыхала кожа. Калли единственная выглядела нисколько не озабоченной этим, поскольку была без одежды. Мне следовало вспомнить об этом и нацепить на себя поменьше тряпья; даже Бренда оказалась в лучшем положении, чем я.

Нагота была естественным состоянием Калли. Я знаю ее всю жизнь, и ни разу она не надела на себя ничего существеннее колечка на мизинец. В ее пожизненном нудизме не было никакого философского подтекста. Калли расхаживала голышом просто потому, что ей это нравилось, а выбирать по утрам одежду она терпеть не могла.

И она хорошо выглядела — учитывая, что она уделяла заботе о своем теле меньше внимания, чем любой из моих знакомых, за исключением разве что Уолтера. Она никогда не проходила профилактических обследований и ничего не меняла в своей внешности. Просто, когда что-либо приходило в негодность, она лечила это или заменяла. Ее медицинские счета были, возможно, одними из самых маленьких на Луне. Она клянется, что как-то раз пользовалась одним сердцем целых сто двадцать лет.

— Когда оно наконец отказало, — поведала она мне, — врач сказал, что клапаны в нем были, как у сорокалетнего.

Встретив Калли на улице, вы сразу же поймете, что она родилась на Земле. Во времена ее детства люди были разделены на множество "рас" по цвету кожи, чертам лица и типу волос. После Вторжения евгеника преуспела в сглаживании этих различий, так что теперь очень редко можно встретить ярко выраженных представителей той или иной расы. Калли принадлежала к белой, или европеоидной, расе, которая доминировала в человеческой истории со времен колонизации и индустриализации. Впрочем, термин "европеоидная" — весьма скользкий. Внушительный нос Калли смотрелся бы вполне естественно на древнеримских монетах, а какой-нибудь "ариец" герра Гитлера не преминул бы над этим носом глумливо посмеяться. Немаловажным расовым понятием в то время было "белый", что означало — не черный и не коричневый.

Вот это-то и было смешно, потому что кожа Калли была покрыта с ног до головы глубоким красновато-коричневым загаром и выглядела такой же лоснящейся и прочной, как у некоторых из ее рептилий. Но если к этой коже прикоснуться, она поражала неожиданной мягкостью и нежностью.

Калли была высокой — не как Бренда, конечно, но определенно высокой для своего времени — и гибкой, как ива. В буйной гриве ее неухоженных волос кое-где проблескивала седина. Но больше всего в ней поражали бледно-голубые глаза, дар отца-северянина.

Она выпустила руку Бренды, игриво пихнула меня и мягко пожурила:

— Марио, ты совсем меня позабросил…

— Теперь меня зовут Хилди, — поправил я. — И звали так последние тридцать лет.

— Ты лишний раз доказываешь мою правоту. Думаю, это означает, что ты до сих пор работаешь на этого поставщика подстилок для птичьих клеток…

Я пожал плечами, заметил непонимающий взгляд Бренды и пояснил:

— Раньше газеты печатались на бумаге, потом эту бумагу продавали. Когда люди прочитывали газеты, они выстилали ими клетки своих домашних птиц. Калли никогда не отказывается от избитых фраз, как бы безнадежно они ни устарели.