Стамбул. Сказка о трех городах
Шрифт:
Что же там произошло? Опасная связь юноши со своей темпераментной мачехой? Власть ударила Константину в голову? Клевета более поздних языческих авторов, негодующих на то, что Константин отверг старых богов и Древний Рим? Просто миф (сходство со вступившими в греховную связь Федрой и Ипполитом бросается в глаза)? Или же это – хладнокровный, просчитанный ход, в результате которого Константин избавился от старшего (но незаконнорожденного) сына ради трех законных наследников? И ведь любимая его мать, «матриарх» Елена, воспитала своего внука Криспа, как и любимый Константином наставник – принявший христианство Лактанций. Да и сам Константин был внебрачным ребенком. Что же могло послужить причиной такого жестокого кровопролития?
Учитывая имеющиеся свидетельства, нам вряд ли когда-либо удастся узнать причину, мотивы и истинную подоплеку этой истории, ведь все упоминания – будь то статуи или письменные источники – о Фаусте и ее пасынке Криспе были уничтожены – и это, пожалуй, самая красноречивая подробность. Кроме этой печальной повести,
Каковы бы ни были мотивы этого смертоубийства, сожаления, как рассказывают, не заставили себя ждать. Как пишет Зосима (порой легко возбудимый автор), Константина, по примеру императора Ашока (который прославился тем, что в III в. до н. э., осознав, сколько боли и страданий причинил своим геноцидом, стал буддистом), полностью захватило стремление обратиться в веру, которая бы очистила его душу. Родившийся не в той постели сын воина приступил к действиям, понуждаемый горем, угрызениями совести и недавно обретенной свободой. В 325 г. Константин полностью запретил казнь через распятие на кресте и гладиаторские бои. Якобы именно ужаснувшись двойному убийству, мать императора, Елена, отправилась в Иерусалим за какими-нибудь святыми, действенными реликвиями, а Константин – на поиски нового города для себя, Константинополя.
Истина, пожалуй, несколько более прозаична. Христианство заинтересовало Константина еще до того, как он принялся изничтожать своих родичей. А город Константинополь – это, прежде всего, олицетворение имперской мощи, хоть и с вибрирующей басовитой нотой религиозности. Имея войско, раздувшееся, по меньшей мере, до 450 000, свежеиспеченный защитник идеи Рима и новой веры оказался в весьма выгодном положении {185} . После уничтожения тетрархии замысел стал вполне очевиден. Сидя в Византие, городе, который Септимий Север назвал местом, откуда идет отсчет всех расстояний в Римской империи, Константин стал единственным правителем единой земли – будучи служителем Господа. И, кстати, тем, кто, вследствие этого, удерживал власть над языческим миром, что был в его распоряжении. Теперь выбранный им город, обладающий по милости старых богов весьма благоприятным рельефом, ожидал благосклонности и единого истинного Господа.
185
В известной степени этому поспособствовало, благодаря своим изъянам, деление территории Римской империи на Восточную и Западную, а также на территории, которыми управляли четыре императора, тетрархи с помощниками (это было задумано для предотвращения изнурительных гражданских войн). Имея возможность ввести в бой крупные силы и вынужденный действовать на открытом пространстве, такой умный и честолюбивый человек, как Константин, мог обратить ситуацию в свою пользу. Благодаря имперской системе управления, созданной для того, чтобы императоры точно знали, что, где и когда происходит на их землях (например, о численности войск, количестве зерна в зернохранилищах, местонахождении врагов), Константин располагал именно той информацией, которая была ему нужна, чтобы расстроить планы противников.
На первый взгляд этот ход не вполне оправдан с теологической точки зрения. Римские императоры, которых считали за богочеловеков, и сами были совершенны, так зачем же становиться последователем всепрощающего Бога и его нищего, проповедующего мир сына-неудачника? Зачем менять духовную картину мира, где император – божественная сущность, на ту, где император – всего лишь раб Господень?
Нужно учитывать тогдашние настроения. Константин дождался своей очереди, чтобы взяться за духовную кисть и нанести плавный мазок на евроазиатский континент. В Армении, которая поверх высохших равнин Анатолии смотрит в сторону Ирана, цари уже с 305 г. начали обращаться в христианство. По преданию, царь Трдат III держал на скалистом холме Хор Вирап, откуда открывается потрясающий вид на гору Арарат, в кишащем змеями подземелье христианина Григория Просветителя за то, что тот отказался принести жертву языческим богам.
Я лазила в эту подземную берлогу. Чем глубже забираешься, тем влажнее и жарче. Здесь душно, и единственный звук, который тут можно услышать, – это жужжание мух, которые охотно размножаются в 15 метрах под землей.
В память об испытаниях Григория уже с V в. в черных базальтовых стенах темницы начали вырезать кресты. Чудесное спасение Григория из этой душной, наводящей ужас шахты якобы сподвигло сестру царя Трдата обратиться за помощью к христианам, когда ее царственный брат стал одержим демоном. Излечившись, Трдат обратился в христианство и на месте постыдного заточения Григория построил храм. Затем царь с религиозным подвижником отправился в Рим, где они вместе, как гласят предания, своими рассказами об освободительной истине Слова Божия воспламенили самого Константина.
Известно, что и в Грузии, в Мцхете, над величавым слиянием рек Арагви и Куры, в получасе езды от современного Тбилиси в IV в. н. э. была заложена церковь {186} . Сегодня правоверные, как во славу своей христианской веры, так и в память о языческих корнях, привязывают цветные ленточки к ветвям деревьев, что выстроились
К 337 г. Константин регулярно совершал паломничества в этот регион Кавказа, чтобы укрепить только-только оперяющуюся на территории его империи веру. Даже в окутанной туманами Британии, в таких местах, например, как римская вилла в Лаллингстоне (графство Кент), люди украшали свои дома изображениями христиан. В Лаллингстоне их изображают со сложенными в молитве руками, а ниже – комната, расписанная языческими речными богинями-нимфами, из сосков которых бьет живая вода. На пришествие Господа не просто надеялись – считалось, что это произойдет в ближайшем будущем. Во времена такого эсхатологического смятения те, кто держал в руках светскую власть и слушал, что говорят священники и проповедники, не хотели оказаться без пристанища. Христианство, казалось, не запугивало, а предлагало средства для объединения и реального укрепления власти. Кому нужна демократия или республика, если в глазах Господа все равны?
186
Нынешнее здание относится к VII в. н. э.
Но, хотя Константин перенимал христианскую символику, он продолжал носить мантию Аполлона, а день отдохновения, Sabbath, стал воскресеньем, Sun-day (англ., «день солнца»). До самой смерти на монетах и надписях обратившегося в христианство императора изображали чествующим Непобедимое Солнце.
Сколько чернил истратили на обсуждение физической природы видения Константина, столько же еще потребуется, чтобы разобраться с его психологическими мотивами. Возможно, его обращение в христианство было истинным откровением – сочетание идеи мира во всем мире с идеей pax Romana, самого крепкого мира, что когда-либо существовал, показалось ему соблазнительным. А может, Константин почувствовал себя богочеловеком, подобно Христу, победившим смерть. Когда на троне сам Христос, не нужна ни богиня Кибела, ни ее львы, ни таинственные, глухие врата где-нибудь в глухомани, те, что связывают два мира – мир живых и мир мертвых. Теперь любой христианин может открыть себе дверь в иную жизнь. Быть может, Константин хотел непременно иметь ключи от этой двери.
Что бы ни было источником его веры, неужели его действительно воодушевил вид совместных молений мужчин и женщин низкого происхождения, чьи молитвы не только развеивали их страхи, но и вселяли в них надежду? При этом над христианским прощением Константину еще следовало поработать, ведь на Лициния оно не распространялось. В 325 г. бывшего цезаря, мужа Константиновой сестры, казнили по подозрению в измене, на следующий год та же участь постигла и сына Лициния.
Так что Константинополь был построен на видениях, вере и надежде, а еще – на честолюбивых стремлениях и крови.
До сих пор у любого христианина было два главных господина – Бог/Христос и цезарь/царь – между которыми неизменно существовало противоречие. Теперь же Константин олицетворял и то, и другое – и ему нужен был город под стать. И Византий преобразится, чтобы воплотить в жизнь этот честолюбивый замысел. В избранном им городе теперь царил мощный римский дух. Хоть Септимию Северу и его сыну Каракалле так и не удалось завершить свои помпезные планы, ипподром, термы Зевксиппа, расположение улиц и общественных территорий, величественный форум, окруженный портиками и колоннадами, которые назывались перистилем – к югу от древнего акрополя, – придавали Византию большое очарование.
Христианские летописцы сообщают, что Константин неустанно кружил вокруг Византия, пешком и с копьем в руках, все расширяя и увеличивая город.
– Когда же ты остановишься? – спросили у него.
– Пока шествующий впереди меня незримый руководитель не найдет нужным остановиться, – отвечал Константин {187} .
Однако языческий жрец все же пропахивал позади императора борозду на удачу – вероятно, чтобы обеспечить свободу выбора. Большинство крупных городов и цивилизаций доказывали свою богоданность. В случае со Стамбулом – благодаря его великолепному расположению – поверить в это было несложно.
187
Нам до сих пор точно не известно, что же происходило в те несколько месяцев, когда Константин решил, что центром его деятельности станет Византий. Но многие поколения вписали свои домыслы в историю, превратив их в исторические факты. Эдвард Гиббон в своей книге «История упадка и крушения Римской империи» пишет, что Константин «сделал все, что мог, чтобы возбудить в душе зрителей глубокое чувство надежды и благоговения. Пешком и с копьем в руке шел император во главе торжественной процессии и затем наметил черту, которая должна была обозначать границы будущей столицы; он вел эту черту так долго, что удивленные зрители наконец осмелились заметить, что она уже превышает самые широкие размеры большого города. «Я все-таки буду двигаться вперед, – возразил Константин, – пока шествующий впереди меня незримый руководитель не найдет нужным остановиться». Гиббон, том I, глава 17 (1776–1789). Перевод на русский В. Н. Неведомского (1877 г.) (прим. пер.).