Станция плененных

Муссен Анна

— Она меня не приводила, — говорю я, не узнавая собственного голоса. — Я вас сам нашел.

— Костя!

Я лежу на широких досках деревянного поддона, такие используют в строительстве для хранения материалов. Они отсыревшие, поэтому не скрипят подо мной. Вика садится рядом, в ее глазах неподдельное беспокойство.

— Все нормально, — говорю я ей и оглядываюсь. Я попал внутрь. — Что это за место?

— А кто ты такой, чтобы задавать вопросы?

Сразу понятно, кто мне здесь не рад.

Вика поджимает губы, но вставать на мою защиту

не спешит. Мне действительно здесь не рады. И я действительно стал свидетелем чего-то, чего не должен был видеть.

— Ну, я тот, кого приложили чем-то тяжелым, — произношу я, глядя на недовольного человека.

На вид он чуть старше меня, среднего роста, сальные черные волосы собраны на затылке в короткий хвост. Как и у многих здесь людей его кожа нездорового серого оттенка, под глазами залегли тяжелые мешки. В руках он сжимает кусок белой ватки. Только сейчас до меня доходит, что мне дали нашатырь, чтобы привести в чувства.

— И мне это не понравилось, — добавляю я.

За что тут же получаю порцию недовольного фырканья.

— Успокойся, — говорят с другой стороны. — Это и в правду может быть совпадением.

Я смотрю на еще одного мужчину. Волосы у него светлые, короткостриженые. Пряча руки в карманах безразмерного пальто болотного оттенка, он стоит чуть поодаль, но всем своим видом показывает, что он — центр этой маленькой Вселенной.

— Оставьте нас, — обращается он к остальным. — Яхочу поговорить с ним с глазу на глаз.

Вика ободряюще сжимает мою руку, но уходит, как ей и было сказано.

Я же поднимаюсь, опуская ноги на пол. Теперь, приняв вертикальное положение, я начинаю чувствовать всю силу удара, вложенную неизвестным, чтобы вырубить меня. Голова раскалывается на две части, если кости в моей черепушке остались целыми, значит, не зря я в детстве доедал кашу и пробовал в школе мел на вкус.

— Стоило бы извиниться за такой ненадлежащий прием, — произносит оставшийся со мной оратор, на моих глазах поднимавший толпу к восстанию против Князя, — но ты сам виноват, что явился без приглашения. В нашем деле анонимность очень важна, понимаешь?

— Полагаю, что бить меня не входило ни в чьи планы, так что забыли.

— Вот и хорошо. К слову, что ты здесь делал?

К слову, кто ты такой?

Я задаю этот вопрос вместо ответа на заданный мне.

— Можешь звать меня Пастухом.

Видимо все мои чувства отражаются на моем лице, потому что если главный революционер — «пастух», то кто же для него все остальные революционеры?

— Я понимаю, как иронично это звучит, но здесь, на наших собраниях, мы не используем имена. Мне кое-что о тебе рассказали, пока ты изображал спящую красавицу на этом строительном ложе, поэтому, думаю, ты уже догадался о том, чем мы здесь занимаемся.

А рассказала, я так понимаю, Вика. Интересно, какое у нее имя на этих собраниях?

— Или ты все еще в раздумьях?

— Вы собираетесь восстать против Князя, — говорю я.

И Пастух кивает.

— Ты ведь должен был заметить, что после

сбоя кое-что в лагере изменилось.

— Распределение ресурсов.

— И не только это. — Пастух ухмыляется. — Князь начал бояться. Поэтому не выходит из своего кабинета. Его авторитет тает на наших с тобой глазах. И если мы не возьмем ситуацию в свои руки, пока Князь и его сторонники не знают, что делать, то так и останемся под землей. А я хочу наверх.

Вот только есть проблема, верно?

Никто из нас не знает, как вернуться в верхний город.

— И что ты предлагаешь? Захватить власть в лагере и выпытать у Князя, как выбраться отсюда?

— Это одна из составляющего нашего плана. Но ты ведь должен понимать, какой Князь человек. И что он из себя на самом деле представляет.

Что на самом деле из себя представляет?

Откуда мне знать? Я не так уж тесно с ним общался, чтобы знать обо всех его тараканах. Нет, конечно, кое-какое представление о нем я могу составить, но насколько оно окажется соответствующим действительности? Может Князь и не самый худший персонаж всей этой истории? Да, не ангел и не добродетель, но не монстр. Хотя… если учитывать то, в какой передряге мы оказались…

— Князь самовлюбленный человек, дорвавшийся до власти. И поверь мне, нет человека страшнее, возомнившего себя лучше других, — говорит Пастух. — Особенно когда он ничем не лучше. Мы собираемся с силами и готовим восстание.

— И многие ли его поддержат? — вставляю я свой вопрос.

— Мне не нужны многие. — Пастух качает головой. — Мне нужны лучшие из нас. Те, у кого есть голова на плечах. Кому не нужно будет повторят дважды и кто, что самое главное, не потерял веру в то, что все это рано или поздно закончится. Замечал ли ты, какая атмосфера царила в лагере в последнее время? Апатия. Никто ничего не хочет делать. А знаешь почему?

Догадываюсь.

— Потому что многие сдались. Сбой стал для них отрезвляющим щелчком, после которого они приняли за правду тот факт, что им не выбраться. Но я не такой. И те, кто был здесь сегодня, не такие. И ты не такой, — последнее он добавляет чуть тише. — Раз пробрался сюда, вышел за пределы лагеря, хотя Князь запретил. Я вижу это в твоих глазах, ты хочешь сдаться, ничего не делать, но твой бойцовский дух противится такому исходу. Тебя так воспитали — добиваться поставленной цели. Нашему делу нужны такие, как ты. Если согласишься помочь, то знай, что скоро ты вернешься домой.

— А если не соглашусь? — спрашиваю я, но, если честно, ответ на свой вопрос слышать не хочу.

— Тогда ты отсюда не выйдешь. — Выражение лица Пастуха становится безразличным. — Ничего личного. Без обид. Даже если будешь клясться, что никому нечего не расскажешь… человеческий фактор штука страшная. Я не могу так рисковать людьми, которые мне доверились. Надеюсь, ты это понимаешь.

Понимаю.

И на его месте поступил бы точно так же.

— Поэтому ты либо с нами, — говорит он, — либо против нас. Других вариантов нет.