Станция Университет
Шрифт:
— С парижским опытом ты куда хочешь сможешь потом поехать, а с московским — не факт, — высказал я свое мнение.
— Все равно мы оба сначала в работу с головой уйдем, — с горечью проговорила Стефа.— Будем ездить друг к другу. Ты ко мне, я к тебе. А через год определимся.
Вскоре мы поехали во Францию. Стефани ждали выпускные экзамены, а мне предстояло снова рассказать о российских реформах в Школе бизнеса, а заодно поучаствовать в ярмарке «Окно в Восточную Европу», которую придумал Жиль Гийонэ–Дюпера. В Москве опять стреляли. И, что огорчало, снова по соседству с моим домом, на Красной Пресне. На сей раз жертвой криминальных разборок пал «крестный отец» Отари Квантришвили, контролировавший, как говорили, чуть ли не весь центр Москвы. Особенно переживал Иосиф Кобзон: «В Отари стреляли те, кто против России. И я горжусь, что одна из газет написала, будто следующим после Отари буду я». Все эти перестрелки не только порядком
В этот раз Париж пошире приоткрыл передо мной свои величественные двери. Мы прошлись по Елисейским полям, поглядели на Лувр, взобрались на Эйфелеву башню, дошли до Монмартра. Особенно запомнилась Гранд Опера, которая, показалось, была покрыта плесенью, словно сыр «Рокфор». Потом из аэропорта «Орли» полетели в Бордо. Там, проведя четыре семинара подряд и порядком опустошенный, я решил перевести дух и направился в библиотеку Школы, где попросил дать мне что-нибудь про «МакКинзи». Юная библиотекарша через три минуты вынесла журнал «Fortune», с обложки которого улыбались поднимающиеся по трапу самолета элегантные, молодые, одетые в строгие костюмы голливудские красавцы. Это, как оказалось, и были сотрудники компании. Тема номера была вынесена на обложку: «How McKinsey Does It» [157] .
157
Как «МакКинзи» делает это.
Многостраничное повествование начиналось так: «Из всего, что было за годы сказано о «МакКинзи» — самой известной, самой закрытой, самой дорогой, самой престижной, самой успешной, самой завидной, самой вызывающей доверие, самой нелюбимой консалтинговой компании на земле — лишь одно утверждение неоспоримо — эти парни из «МакКинзи» искренне уверены в том, что они лучше других. Они считают себя элитой». Дальше писалось, что «МакКинзи» — это «Роллс-Ройс» в своей отрасли, что в компании работают такие ребята, эго которых вполне может затмить солнце, что они — очень умные, пытливо сомневающиеся, а это движет их вперед, к цели, которую они всегда находят безошибочно. Утверждалось, что в «МакКинзи» действует принцип up-or-out, то есть «наверх или вон!», что означает: если ты не заслужил повышения в течение оговоренного срока, то должен покинуть компанию. Еще выяснилось, что сотрудники «МакКинзи» в основном мужчины, причем белые, что они называют себя «Фирмой», что эта «Фирма» похожа на ЦРУ. «Это очень скрытная организация, — приводились слова одного из клиентов. — Даже если вы давний клиент «МакКинзи», вам дадут разглядеть только верхушку этого огромного айсберга».
Чтение захватило, время замерло. Эффект усиливался впечатлением от недавно прочитанного бестселлера Гришэма «Фирма», главного героя которого — выпускника Гарварда Митчела Макдира — взяли на работу в скрытную, элитную компанию, занимавшуюся налогами. Двери и окна здания, в котором располагалась фирма Макдира, опечатывались, повсюду были установлены кодовые замки и видеонаблюдение. Сотрудники жили кланом, жены их проводили время только друг с другом. Женщин на работу не нанимали из-за их ненадежности. Ни одной мало-мальски пригожей секретарши в компании не было, чтобы избежать даже намека на возможный флирт между сотрудниками — это считалось преступлением. И так далее. В общем, я был крайне заинтригован.
Русский медведь
Французские радиостанции, пробиваясь сквозь помехи, шипящими и свистящими голосами наперебой сообщали: «Открылся Каннский фестиваль…», «Трудно сделать выбор…», «Четыре фильма претендуют…». Этими фильмами были «Три цвета: красный» поляка Кшиштофа Кеслевского, китайский «Жить», российский «Утомленные солнцем», снятый Михалковым, и «Криминальное чтиво» Квентина Тарантино. Стефани очень нравился предыдущий фильм Михалкова «Урга» («р», конечно, выговаривалось на французский манер). Теперь она болела за «Утомленных солнцем». Каждый день она следила за конкурсом, зачитывая мне из газеты: «По Круазетт ходят слухи: «Судьба «Золотой пальмы» уже решена, она достанется Микалькофф»». Я тоже болел за Михалкова. Не только потому, что он русский. Еще за то, что он — наше все: идеальный мужчина, преподаватель высокой нравственности, Учитель закона Божьего и человечьего, наш пастырь, и, наконец, наш единственный в России аристократ. Аристократом он себя назвал сам в одной
158
Очень жаль.
— Все-таки к России во Франции многие относятся как к опасному медведю, — выдала на другой день Стефани.
— Кто?
— Мои родители, например.
— А почему твои родители нас боятся?
— Как объяснить? От России никогда не знаешь, чего ждать. Вот я недавно в газете прочла слова популярной русской песни.
Не знаю, кто ее поет, но слова такие: «Don’t fool around, America. Give us back Alaska, because Catherine the Great has made a mistake» [159] .
159
«Не валяй дурака, Америка, на те валенки мерзнешь небось… Отдавай-ка землицу Алясочку, Екатерина, ты была не права».
— Это — группа «Любэ». И что?
— Они эту песню здесь, во Франции, пели. Причем одеты были по-военному.
— Это же шуточная песня.
— Вот мои родители таких шуток и не понимают. По крайней мере, сразу не понимают.
Парабут
В Париже я, как это говорят, когда хотят, чтобы звучало красиво, «сформировал свой гардероб для офиса» — купил темно-синий костюм, три сорочки и два галстука. Все это влетело в копеечку, съев чуть ли не все мои сбережения. Самой трудной покупкой оказались ботинки. Неискушенный в бизнес-этикете, я схватил пару за 40 долларов, но Стефани вырвала ее у меня из рук и вернула на место.
— Обувь должна быть дорогая. Пойдем, — повела она меня в магазинчик, где продавались ботинки Paraboot. — Вот. Это то, что тебе надо.
Я взглянул на ценник и обомлел:
— Но они же стоят 200 долларов.
— Это — Paraboot, — Стефани прикусила нижнюю губу, тоже обескураженная ценой.
— Мне никакой Paraboot не нужен! — уверенно отрезал я.
— На ботинки обязательно посмотрят. Ботинки — самое главное, — озадаченно проговорила Стеф.
— Да? И что, кто-то сможет определить их цену? Не верю! Это же обыкновенные бизнес-ботинки!
— Поверь мне, — теперь Стефани выглядела убедительно. — Уж где-где, а в «МакКинзи» смогут многие.
Я вспомнил статью в Fortune и Митчела Макдира, как он появился на работе в ботинках за двести долларов. Так в книжке и было написано: «Скрестив ноги, (он) принялся рассматривать носки своих новых ботинок — всего двести долларов». Надо было решаться. В памяти, словно Хоттабыч из облака, воскрес Шахворостов с его «главное в жизни — это appearance». «Ну что ж, — подумал я. — В конце концов, ботинки — это downside [160] . A upside [161] вполне может быть таким же, как у Макдира, а Макдира фирма быстро обеспечила льготным низкопроцентным кредитом на покупку дома, членством в двух клубах и новым «БМВ». Цвет, конечно, я выберу сам». «Покупаю!» — выдохнул я… Они были черные, в необыкновенном зеленом мешочке, на котором золотыми, с наклоном, буквами было вышито — Paraboot. Продавец пообещал, что они будут служить долго, может даже лет десять. Я успокоился.
160
Downside — в данном контексте: «то, что я теряю».
161
Upside — «то, что я выигрываю».
Буревестник Шахворостов
Я вернулся в Москву, которая жила в своем энергичном ритме. Только что взорвали «Мерседес» предпринимателя Березовского на Павелецкой. Березовский торговал машинами и, судя по всему, был богат: оборот его компаний в 93-м равнялся 500 миллионам долларов. Он, как и «МММ», собирал деньги в какой-то Всероссийский автомобильный альянс «AWA», вроде бы на строительство автомобильного завода, который так никогда и не был построен. В тот же день в Москве прогремели еще два взрыва, после чего Ельцин издал Указ о защите населения от бандитизма. Результат, увы, достигнут не был.