Стану тебе женой
Шрифт:
– А кто ей нужен? Ты, что ли?
– Может, и я. А может, другой мужчина. Но сто процентов – не мальчик, у которого вечные проблемы с законом, который одним днём живёт и думает только жопой.
– Цену-то себе не набивай, умник. Я люблю Наташу и любому, кто к ней подойдёт – ноги сломаю.
– Ты меня совсем не слышишь, Радмир. Наташе твоей серьёзный мужчина нужен, взрослый, чтобы за его спиной быть, как за стеной. А ты со своими итальянскими страстями в могилу её сведёшь, если ещё не понял. Тебе взрослеть нужно, – палец к виску прикладывает, – вот здесь. Двадцать девять лет,
– Я тебя услышал, отец. Надеюсь, ты меня тоже.
Глава 24
– Наташ, я больше не могу, – откинувшись на спинку стула, Таня поглаживает себя рукой по округлившемуся животу.
– Было невкусно?
– Ты что? Очень вкусно, – скашивает взгляд в сторону ещё тёплых паровых котлет и молодого картофеля, оставшихся на тарелке. – Просто много. Ну правда.
Понимающе киваю, вспоминая, как когда-то подруга точно так же пыталась меня откормить, будто поросёнка. И только стоит подумать о беременности, как грудную клетку сжимает тисками. Я не специально возвращаюсь к прошлому, я забыть его хочу, но не получается. Прошло достаточно времени, но на подкорке отложилось всё до мельчайших деталей. Эта боль хроническая и её ничем заглушить.
Убрав со стола посуду, разворачиваюсь к Тане спиной, чтобы она не видела моих слёз, льющихся из глаз против воли.
Наверное, я слишком всхлипываю, потому что вскоре руки подруги ложатся на мои плечи.
– Натали, что случилось? Расскажи мне, – спокойным голосом просит Таня.
– Всё хорошо.
– Поэтому ты плачешь, потому что у тебя всё хорошо, – звучит без укора, но моё сердце всё равно сжимается до боли.
Смахнув со щеки застывшую слезу, поворачиваюсь к подруге лицом. Обнимаю её за плечи, стараясь не прикасаться к животу.
– Тань, я Радмира видела. Дважды, – вылетает из меня как пушечный выстрел, отчего Татьяна сразу напрягается.
– Он обидел тебя?
Я не знаю, что ответить, потому что сама ничего не понимаю. Если сказать “обидел”, то это сильно приуменьшить. Он не просто обидел, он в нокдаун меня отправил при первой встрече. А потом, когда пришёл в кофейню, ещё больнее сделал, решив утолить свою похоть, будто я девочка по вызову. Это было мерзко и противно, как приступ рвоты.
– Тише-тише, – успокаивает, поглаживая рукой по спине, – всё в прошлом. Всё забыто.
– Ты не понимаешь, Тань. Ничего не забыто. Я стараюсь, правда. Но это выше меня.
– А может вам заново всё начать, с чистого листа, так сказать?
– Нет. Исключено!
– Тогда я тебя действительно не понимаю, подруга. Мучаешься, страдаешь, но любишь же его, да?
– Если бы только знала, как я хочу не любить. Как забыть хочу, будто кошмарный сон. Проснуться в один день и ничего не помнить, чтобы вот так, – щёлкаю пальцами, – по щелчку пальцев.
Таня лишь вздыхает. Ей нечего мне сказать в ответ, да я ничего и не жду. Все слова будут неправильными, а советы ненужными. Каждый учится на своих ошибках, а не на чужих. Моей самой большой ошибкой было – даже не влюбиться, а безоговорочно поверить человеку, который каждый день ходит по лезвию ножа, играет со смертью, словно
Меня отпускает далеко не сразу. И даже когда с подругой пьём чай, я не перестаю ковыряться в тайниках воспоминаний, доставая оттуда ящик Пандоры.
– Нат, а это кто такой? – голос подруги цепкой хваткой выдёргивает меня на поверхность из пучины боли. – Кто этот мужчина на фотографии? Что-то раньше я у тебя её не видела.
Сосредотачиваюсь на чёрно-белом снимке, на котором изображён парень в военной форме. Странно, и как в школьном фотоальбоме оказалась эта фотография? Я бы о ней и не вспомнила, если бы Татьяна не попросила посмотреть мой домашний архив фотоснимков, чтобы разрядить обстановку.
– Это отец мой.
– Да? – удивляется Татьяна. – А ну, повернись в профиль. Ну похожа же. Похожа.
Едва улыбаюсь подрагивающими уголками рта. Похожа, наверное.
– А ты его совсем не помнишь?
– Я его даже не знаю. Ни разу не видела в жизни. Мама хранила эту фотографию в блокноте, который ко мне попал после её смерти.
– Ты не хочешь про это говорить, да?
– Ну почему же? – пожимаю плечами. – Я могу про это говорить. Детская психика очень щадящая, знаешь? Плохого я мало что помню. С мамой у меня много хороших воспоминаний.
– А как ты оказалась в детском доме? Помнится, мы с тобой на эту тему никогда не говорили раньше.
– Так получилось… К сожалению. Мама заболела “раком”, с работы её уволили. И не помню точно сколько, но какое-то время мы жили очень бедно. Иногда даже нечего было есть. Меня соседи подкармливали, а бывало, я собирала во дворах пустые стеклянные бутылки и сдавала их в пункты приёмы. Даже на хлеб хватало, представляешь?
– Сколько тогда тебе было лет?
– Лет семь, кажется. Но в школу я тогда не ходила. За мамой больной пыталась ухаживать. Она уже была лежачей…
– Бедная моя, – поднявшись со стула, Татьяна походит ко мне со спины и обнимает за плечи, оказывая поддержку, – а родственники где были?
– Да не было никого, Тань, – глотаю ироничный смешок, – мама детдомовская, как и я. Это судьба.
Таня обнимает сильнее.
– Отца не пробовала найти?
– Нет. У меня ничего нет. Только вот эта фотография, – киваю на пожелтевшей снимок.
– Погоди, – забрав со стола фотографию, Таня вертит её в руках, рассматривая со всех сторон, – здесь на обратной стороне написано год и город есть, а вот эти циферки… Смотри, это номер воинской части.
– И что? Я даже фамилии его не знаю. Кого искать? Какой запрос писать в архив?
– А твоя девичья фамилия – это фамилия матери, да?
– Наверное, да. Мама не была замужем, насколько я знаю.
– Так, я, конечно, ничего ещё не обещаю, но думаю, есть человек, который может помочь найти твоего отца.
– Сомневаюсь.
– А ты не сомневайся! Надо попробовать.
– Тебя Макаров сразу пошлёт. Это гиблое дело, только зря время потратите.
– А кто сказал, что я поручу это дело мужу, хм? – вздёргивает бровью. – Я Игорюшу попрошу. Ради тебя он точно не откажет.