Старинная шкатулка

Еловских Василий Иванович

— А это не обя-за-тельно. Да-с!..

Она угоднически хохотнула, смущенно глядя на Орлова.

«Почему я молчу. Тряпка!»

— Пойдемте. У Володи вы уже все видели. Надеюсь, тебе не будет скучно без нас, Володя?

— Не будет, — сухо ответил Петров. И не проводил гостей, даже отвернулся, когда они выходили.

«Треплется и треплется. А она в рот ему глядит и верит. Вон как оживилась».

Петров даже почувствовал какое-то странное унизительное злорадство: «Ей хочется пойти с ним. Шут с тобой, иди. Лети, как бабочка на огонь».

Он был доволен, что сухо распрощался с Орловым: хоть в конце, но сделал так, как хотел.

Орлов

считает себя крупной личностью в искусстве, талантливейшим скульптором и, не стесняясь, заявляет об этом. А где уж, что уж!.. Ремесленник, в сущности. Уродливые фигуры, неестественные позы, мертвые, как у манекенов, лица. Но до чего же нахал: во всех крупных совхозах, колхозах и на заводах области понаставил памятников и статуй. И как сумел — черт его знает. Деньжищ у него — куры не клюют, сорит ими. Кое-как бренчит на пианино и хвастает, что сочиняет музыку. А уж какое там «сочиняет»: исполнит чужую мелодию в искаженном виде и говорит, что своя. Умные люди усмехаются, слыша его болтовню о «сочинениях», а дураки верят, развеся уши. Он не понимает тонкого юмора, но все почему-то считают его остряком и балагуром. Наверное, потому, что любит рассказывать анекдоты, особенно в мужской компании. Говорун. Что-что, а поговорить любит. Нахал. Великий нахал. И как всякий нахал, отличается невоспитанностью, духовной тупостью и эгоизмом. Конечно же, врет сейчас девчонке с три короба, изображая из себя выдающуюся личность, которая войдет в историю. А она, дура, глядит на него бараньими глазами, разинув рот.

«Видать, убежден, что ложь возвеличивает человека, а не унижает».

Петров долго сидел, неподвижно глядя себе под ноги, думая обо всем этом, и было ему почему-то обидно и грустно.

Дней через пять Владимир встретил Нату на улице, недалеко от мастерской Орлова: видимо, она шла к Оресту Михайловичу. Остановились.

— Ну, как дела?

— Ничо. — Она почему-то недовольно передернула плечами.

— Что не заходите ко мне?

— Некогда.

Сейчас Ната уже как-то по-другому глядела на Петрова и по-другому с ним разговаривала — полунехотя, слегка небрежно, и Владимир понял, что тут сказалось влияние Орлова: что-нибудь наплел девчонке, наверное, представил его недотепой и неудачником, с которым не стоит шибко-то церемониться.

— Заходите все же, когда будет время.

— Ладно! Я пойду. До свидания!

Ее суховатость, неоправданная отчужденность испортили Владимиру настроение. Кажется, что ему до Наты, а вот — испортилось. И так частенько. Обругают в очереди, грубо толкнут на улице, прикрикнет кто-то из начальничков и — хорошего настроения как не бывало. Сам факт уже вроде бы забудется, а камень на душе лежит.

И все-таки, почему ему кажется, что во всей этой истории есть и его вина? Тем более, что позднее он стал понимать: женщина эта не так уж скромна, скорее, наоборот…

Орлов шел людной улицей. Слышать говор спешащих куда-то людей, видеть блеск витрин, поглядывать на модниц и с важной любезностью раскланиваться со знакомыми — хороши такие минуты!..

Рядом с филармонией книжный магазин; Орест Михайлович частенько заходит сюда и всякий раз уносит какую-нибудь книжку, а то и две, три. Читает мало, почти не читает, но охотно перелистывает книжки, любуется красивым переплетом (книжки в мягких обложках и брошюры он не покупает), принюхивается к запаху типографской краски. Приятно, черт возьми, пахнут. Он любит запах всяких красок. Библиотека у него порядочная — девять больших книжных шкафов. Люди

удивляются, глаза таращат, с почтением поглядывают на хозяина квартиры. Сегодня купил сразу пять книжек, все по искусству.

Чудные бывают встречи. Идет к выходу и видит: возле полки с медицинскими книжками Володя Петров стоит, рядом с ним девушка. О чем-то кудахчут. Видать, врачиха или медсестра. Вроде бы даже чуть-чуть растерялись, увидев Орлова, замолкли.

«А Володя ловкачом становится», — не без удивления подумал Орест Михайлович, оглядывая пригожую, со вкусом одетую девушку.

— Люблю старинные книги, — сказал Орест Михайлович. — У меня их полный шкаф. Берешь книжицу, которой лет эдак двести, и чувствуешь, как тебя вроде бы обдает дыханием далекое прошлое. Недавно я купил часослов восемнадцатого века. У одной древней старушки. Она утверждает, что часослов этот из Далматовского монастыря. Толстый кожаный переплет. И здоровые такие медные пряжки. Послушали бы, как они щелкают. Вы видели металлические пряжки на книгах? — спросил он у девушки.

— Да, видела.

— Где же?

— В музее. А что?

— У меня есть старинные книги на латинском языке. Вы слыхали о латинском языке? — опять спросил он и тут же упрекнул себя: «Глупо! Ведь она, наверное, медик».

— Слыхала, — совсем уж сухо и неохотно ответила.

Петров незаметно обтирал руку о пальто. Он всегда чувствовал какую-то странную, самому ему непонятную брезгливость к Орлову.

Оба они — Петров и девушка — холодно посматривали на Орлова, были как бы над ним, и это раздражало Ореста Михайловича. Страшно захотелось чем-то унизить Петрова, и он сказал:

— Где ты купил такое старомодное пальтишко? И какой дурацкий цвет.

Петров растерянно улыбнулся. Он всегда терялся от людской наглости и бестактности. В глазах девушки запоблескивал недобрый огонек:

— Пальто старомодное, скорее, на вас. И с коих это пор темно-коричневый цвет стал дурацким цветом?

Она откровенно зло усмехнулась и пошла. Пройдя шагов пять, сказала Петрову намеренно громко, чтобы услышал Орлов:

— Этот человек страшно пошл и нахален…

Но Орест Михайлович не услышал. Он шел по улице, сердито напевая себе под нос. Думы у него тоже были сердитые. Его злили Петров и девка, особенно Петров. Мальчишка, телок, а себе на уме. Смотрит-то как неприязненно. Если уж ты телок, так и будь во всем таким.

Скульптуры Петрова есть в музеях и картинных галереях, этого человека любят художники, похваливают газеты. Орест Михайлович сам чувствует: в телке что-то есть, есть и вот это «что-то» в нелепом соединении с жалким характером Петрова, его стеснительностью и робостью и вызывает злость к коллеге. Телок будь телком. А неприязненный взгляд что — чепуха; Орлов и сам, бывает, так же вот посмотрит на кого-нибудь и потом дивится: почему так смотрел.

Орест Орлов — это звучит. А вот Володя Петров не звучит. Володя Петров — жалкое что-то… Петров, Иванов, Васильев, Федоров… Господи, до чего же убогой была фантазия у наших предков, даже фамилии не могли придумать поинтереснее!

На днях встретил пенсионера-журналиста Тараканова и первым поздоровался с ним. Орест Михайлович первым здоровается только с начальством. А тут сделал исключение. Ему кажется, что в приветствиях должны учитываться не только чины, заслуги, возраст, но и… как бы это сказать-то получше… то, насколько человек ценит себя, уважает собственное «я», а каждый человек, по мнению Ореста Михайловича, должен ценить и уважать, иначе это будет не мужчина, а тряпка.