Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
— Самый предмет препроводить, ваше высокопревосходительство?
— А сколько прислано образцов?
— Один, ваше выс-ство.
— Как же вы разошлете при всех циркулярах? Соображать надо, молодой человек! Оставьте куклу здесь, я еще рассмотрю. А недурно работают наши кустари!
У Ивана Рыжева новая изба. Сам уже не бьет баклуши — на то есть помощник. Другой помощник, паренек способный, выделывает монахов начерно, а Иван только доканчивает и раскрашивает саморучно яичными красками.
На ярмарках лотошник пытает у оптовика:
— Чего получше нет, Митрич?
— Какого тебе получше?
— Мне бы пяток со снопом. Цена-то как нынче?
— Цена нынче за штуку рупь.
— Летось по три гривенника давал.
— Ныне не те времена.
Юркий разносчик
— А что, ваше степенство, не нуждаетесь ли в чернеце с бабочкой?
— Какой такой чернец?
— Извольте посмотреть в сторонке. Спасение невинной жертвы. Душевный инок избавляет барышню от разбойников. Благородные побуждения престарелого старца.
КИШИНЕВСКИЙ СЛУЧАЙ
На пригорке двухэтажный дом, одинокий, среди небогатой зелени. Окна нижнего этажа с решетками. С верхнего балкона великолепный вид на лощину и на небольшое озеро, в которое впадает речка Бык. Левее — молдавские каменоломни, еще левее — новый Кишинев. Вдали — горы.
Этот вид успел надоесть жильцу нижнего этажа, смуглому молодому человеку с наголо бритой головой. Голову пришлось вторично обрить, потому что волосы, после горячки, растут клочьями. Крайне неприятно, хотя можно, выходя из дому, надевать молдаванскую шапочку или турецкую феску.
— Никита!
Слуга на пороге.
— Узнай, Иван Никитич дома ли.
— Уехали они; сейчас после обеда уехали.
— Ну, подай мне пистолеты.
Никита осторожненько и недоверчиво берет два пистолета, подает лежащему на диване барину и поспешно отступает спиной к дверям.
Молодой барин, опершись на левый локоть, нацеливается в муху на окрашенной в голубой цвет стене. После выстрела на стене оказывается восковая лепешка, в которую он целит из второго пистолета, и довольно удачно: лепешки сидят рядышком, на полвершка одна от другой. Следовало бы встать и посмотреть, нет ли под первой лепешкой останков мухи; но, во-первых, лень, во-вторых, муха, наверное, улетела.
Что делать дальше? Лежать надоело, писать стихи не то чтобы надоело, а как-то не пишется. Не переодеться ли армяшкой, турком или жидом и не пойти ли в кофейную Фукса играть на бильярде? Тоже не забавно! Подняться наверх к Инзову [188] и учить попугая хорошим словам? Дернуть к Кириенке? [189] Закатиться к Крупянскому, [190] но он накормит плациндами и каймаками — покорно благодарю.
Тю юбески питимасура…188
Иван Никитич Инзов (1768–1845) — генерал-лейтенант, главный попечитель и председатель Комитета об иностранных поселенцах южного края России, к канцелярии которого был прикомандирован А. С. Пушкин в Кишиневе. Масон, член ложи в Одессе.
189
Д. А. Кириенко-Волошинов, чиновник канцелярии И. Н. Инзова, сослуживец А. С. Пушкина.
190
Речь идет о Матвее Егоровиче Крупенском (1781–1848), кишиневском вице-губернаторе, или о Тудоре Егоровиче Крупенском (1787–1843), чиновнике особых поручений при И. Н. Инзове; живя в Кишиневе, А. С. Пушкин часто бывал в домах братьев Крупенских.
Этакая прелесть песенка! Посмотреть бы и послушать мититику или, еще лучше, сербешти… Хорошо поют молдавашки!
Пом, пом, пом, помиерами пом…— Никита, одеваться!
Слуга в соседней комнате шевелится нехотя.
Дай, Никита, мне одеться, В митрополии звонят!Никита на пороге:
— Да во что же одеваться, Лександра Сергеич? Сапоги генерал приказали отобрать; я их Федору выдал.
Федором Никита зовет Бади-Тодора, слугу
Конечно, мог бы Александр Сергеевич, наказанный поэт, выйти в сандальях или турецких туфлях и в своем любимом пестром архалуке [191] , — но нельзя нарушить слово, данное добрейшему Ивану Никитичу! Придется просидеть вечер дома под арестом. А все — шалости! Пора бы и остепениться.
— Ну ладно. Набей мне трубку и ступай.
Под окном голос:
— Эй, Саша, Пушкин, ты дома?
Скачок с дивана к окну:
— Дома, заходи!
— Некогда. Я пришел спросить, пойдешь ли ты в ложу? Ныне у нас прием.
191
Архалук — верхняя распашная одежда у народов Кавказа.
— Душа моя, выйти не могу, под арестом. Инзушка и сапоги отобрал.
— Опять? Эх ты, бес-арабский! А жаль, мы посвящаем ныне болгарского попика, отличнейший человек. А после, конечно, застольная ложа. [192] Братья жалуются, что ты мало бываешь.
— Ходил, да скучно. А что до трапезы, то скажу тебе, душа моя, — вино ни к черту! Скажем, был бы —
…хоть, например, лафит Иль кло-д-вужо, тогда ни слова, А то — подумать так смешно — С водой молдавское вино!192
Заседания масонов зачастую завершались так называемыми столовыми ложами.
— Значит, не пойдешь?
— Говорю — не могу, Инзушка обидится, я обещал.
— Ну, так прощай, куконаш Пушка!
— Прощай, ангел! Кланяйся Пущину, Раевскому и всем боярам и фанариотам! [193] Забеги потом рассказать.
Опять один. Закат румянит домики на горном склоне.
Ардема, фридема!..Подобрав ноги на диван, поэт сидит среди кучи исписанных бумажек. «Ардема, фридема!..» — «Режь меня! Жги меня!» Лицо серьезное, сразу на десять лет старше. Никита заглянул было — и испуганно стушевался:
193
Павел Сергеевич Пущин (1789–1865), генерал-майор, бригадный командир 16-й пехотной дивизии, мастер стула (руководитель) масонской ложи Овидий; Владимир Федосеевич Раевский (1795–1872), майор 32-го егерского полка 16-й пехотной дивизии, член декабристского Союза благоденствия, член масонской ложи Овидий; в ложу Овидий входили представители молдавской и греческой аристократии (бояре и фанариоты).
— Пойти постеречь, чтоб кто-нибудь не нарвался на молодого барина, когда он пишет!
Подъезжают экипажи и подходят люди к одноэтажному домику на площади близ старого собора в нижней части Кишинева. Экипажи подвозят господ и отъезжают пустыми: значит, господа останутся в домике надолго. В доме молдаванина Кацики [194] живет дивизионный доктор Шулер [195] , родом эльзасец. Почему у него бывает столько народа — неизвестно, но слухи ходят странные; в народе даже говорят, что в этом доме бывает «судилище дьявольское»…
194
Дом Михалки Кацики сохранился до настоящего времени (ул. Олега Кошевого, д. 2).
195
Федор Михайлович Шуллер (ум. 1829), венгр, плененный во время Отечественной войны 1812 г. и оставшийся в России, дивизионный врач 16-й пехотной дивизии, масон, член лож в Париже и в Кишиневе.