Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Правду сказать — ужасно вспомнить о сем событии! Как с горы, катилась вода во все места, барки с грузом своим плыли независимо по проспектам нашего острова, дрова и бревна, носясь в свободе стихии, заполняли дворы, лошади тонули с упряжью, пропадали куры по неумению летать в воздухе. А люди, люди! Не успев укрыться, цеплялись по проспектам за ветви деревьев и висели, пока могли, спасаясь с пришедшей помощью или же обрываясь в холодную воду и в ней утопая. Дома и колокольни были наполнены посторонними жителями, не достигшими своих помещений и нашедшими их под водою. Дети, матери, кровные, соседи, чиновники, семьи духовенства — они передадут потомству неописуемые утраты. О Васильевский остров! Я сказываю только частицу, представшую моему и попадьи моей глазу; прочие предметы горести были скрыты для нас, заключенных водою в нижнем этаже нашего дома, кругом уже объятого хладными водами.
Не думали, что придет такая крайность, что нельзя уже выйти из дому, чтобы подняться в верхний этаж, да и боялась попадья,
И тогда мы с попадьей, отчаявшись в помощи и видя потоки воды, льющиеся в окно и в дверь и готовые нас затопить, спасались спервоначалу на столе, собрав и ценнейшие пожитки, после же достигли печки, на которую взгромоздясь обои в молитвах ждали неминуемой участи, оберегая рядом и пять сахарных голов, оставшихся сухими.
И о виденье! О предначертанье судеб! Уже плавал залитый до доски ломберный стол, крытый салфеткой, которая оставалась незамеченной, на что и обратила попадья внимание, говоря: „Взгляни, не покажется ли тебе это странным?“ И едва я взглянул, как в разверстое окно, уже до половины закрытое водою, вместе с новым напором хладных вод показался и вплыл гроб, крашенный желтой охрой, а вплывая, направился к ломберному столу, каковой и скрыл под своей ужасной тяжестью.
Лишь Господней волею не лишились мы с попадьею последнего рассудка, приняв сие посмертное посещение беспутного пропойцы, точно обозначившего и день, так как имя мое — Михаил, и в день страшного наводнения, 7 ноября, подлинно был канун безрадостных моих именин.
Сидя на печи и стараясь совладать с невольным ужасом, видели мы с попадьей, как оный гроб проплыл по комнате, задевая стены, но не покидая подмятого под себя стола, а затем укрепился по самой середине нашего жилища, лишь повернувшись изголовьем к востоку и слегка покачиваясь на волне. Пока моя попадья визжала, по неразумию уверяя, что покойник выйдет из гроба и даже потребует у нее возвратить мухояровый его сюртук или же другие ранее принадлежавшие ему предметы, сам я, более прочный в вере и неподатливый наваждению злой силы, приметил, что одновременно с нежелательным посещением вода начала как бы сбывать, так что гроб, укрепившись на столе, стал выходить из воды почти целостью. Но в то же время треск и сотрясение известили меня с моей обезумевшей попадьей, что наша печка, служившая последним от стихий убежищем, будучи ранее сильно натоплена, треснула от холодной воды и почала быстро разрушаться.
Сей новый ужас рассказать недоступно! Одно скажу: в последнем несчастии люди находят средства оправдать несбыточную надежду неожиданными путями. Уже прежде мы оба пытались колотить в потолок над нашими головами, чтобы дать знать о себе верхним жителям, но не получили ответа. Когда же встала перед нами сия неминуемая гибель в развалинах лопнувшей печи, в морозной воде и в соседстве страшного пришельца, то силы наши удесятерились. Не жалея более спасенных голов сахару, зачали мы колотить ими в над-главный потолок в надежде пробить нетолстые доски. И действительно, бия что было сил в одно и то же место, удалось расшатать доску, сначала сняв с укрепленных гвоздей, потом и расщепив конец оной на некотором расстоянии. Эту часть отломивши и тем сделавши первое гнездо, принялись новыми головами, острой частью, бить в образованное отверстие, норовя пробить и следующий слой.
Что бы сказал нас видевший и не согрешил ли бы неуместным смехом в сей страшный час близкой нашей гибели? Ибо от ног до головы были покрыты осколками сахара, залепившего очеса и заполнившего уши. От усилий и пота липко было за пазухами, волосы же обратились в сладчайший колтун. И удивления достойно, как моя мать попадья, женщина всю свою жизнь хозяйственная и строгая, сама усердно поглощала сахарную пыль и мне приказывала, чтобы хотя ел осколки пропадающего добра, подкрепляя утраченные силы и запасаясь ими впредь. Но до того ли было! И, однако, в скором времени добились значительного успеха по святому слову: „Толците, и отверзется вам“ [211] . И в то же время полпечи отвалилось и рухнуло в волны, грозя и дальнейшим. Между тем вода сбывала медленно, производя странное и располагая ранее плававшие предметы на не предназначенных им местах. Именно так мы даже и не знали, узнали же лишь днем позже, что из нашего подполья, имевшего закрышку в кухне, поднялась неполная бочка с квасом, проплыла в спальную и там угнездилась на нашей с попадьей семейственной кровати.
211
«Стучите, и откроется вам».
Молитвами ли нашими или же вне заслуг, милостью Творца, но только в самую последнюю минуту были мы с попадьей спасены как своими руками, так и участием верхних жильцов, услышавших наши старания и поспешивших со своей стороны поднять половицы. Первою втащена была мать попадья, которой я подсоблял поднятие снизу в виде значительной, от Бога данной полноты тела, а затем передал и оставшуюся в целости последнюю голову сахара. Когда же добрые люди способствовали извлечению и моей грешной духовной особы, то счастливо успели то сделать, так как печка, словно бы дождавшись случая, внезапно и окончательно разрушилась и ушла из-под ног в то время, как меня тянули из оной страшной пропасти, отчасти придерживая за власы. В сем положении библейского Авессалома пробыв недолго, был доставлен наверх, где и переждали мы убыль досадных и жестоких вод, как в некоем новом ковчеге на вершине Арарата…»
Дальше в рукописи идет рассуждение по поводу изданного в том же году, по настоянию митрополита Серафима [212] , указа о небритии усов духовенству. За отсутствием свободного места ограничиваемся лишь приведенным страшным рассказом.
ПОВЕСТЬ О НЕКОЕЙ ДЕВИЦЕ
Фигурантка Настя-Коралек, так прозванная за округлость форм и отменный румянец, неистово визжала в театральной уборной и не сдавалась ни на какие уговоры. Перед этим она нахлестала пощечин своей сопернице Авдюше, тоже маленькой балетной пешке, за то, что та выклянчила себе место в кордебалете виднее Настиного, хотя также, конечно, «у воды». Подоплекой тому делу было большое расположение к Авдюше начальника балета, который предпочитал худышек девушкам пышной зрелости — таков был его вкус. А раньше, между прочим, был у него вкус иной. Настя и глаза бы выцарапала Авдюше, да ей помешали. И теперь визжала, как одержимая, пороча Авдюшу нехорошими словами, начальнику же делая явные намеки на его переменчивость.
212
Митрополит Серафим (Стефан Васильевич Глаголевский, 1757–1843) — с 1821 г. митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский, Эстляндский и Финляндский.
Кончилось это неблагополучно: Настю-Коралька уволили из балета будто бы за развратное поведение — хотя не было ее поведение хуже, чем других. Просто — надоели начальнику и она сама, и ее вечные скандалы.
Грозилась, рыдала, исцарапала самой себе щеки, кричала, что дойдет до губернатора, но кончила тем, что, собрав свой небогатый скарб, уехала в родной Новгород к сестре, женщине почтенной и набожной.
В трех верстах от Нова-Города гремел славою Юрьев общежительный мужской монастырь [213] , и был в нем игуменом младой старец, авва [214] Фотий [215] , архимандрит, в мире Петр Спасский.
213
Юрьев-Георгиевский монастырь в Новгородской губернии; основан в 1030 г.
214
Духовный отец (церк.).
215
Фотий (в миру Петр Никитич Спасский; 1792–1838) — настоятель Юрьева монастыря с августа 1822 г., церковный деятель.
Сей ратоборец с юных лет умерщвлял плоть, даже обычного пития, чая скверного, сего поганого идоложертвенного зелья, не вкушал, духа прелести и заблужденья бежал, терпел телесные удручения и житейские невыгоды и жены не познал.
Прияв юношей ангельский чин, почал прежестокую борьбу против дьявола, особенно же противу тайных масонских обществ и всяческих духовных ересей, так что в бытность его в Санкт-Петербурге законоучителем от его доношений и искусных выступлений потрясался весь град святого Петра, а князь Голицын [216] , тех вражьих гнезд апостол и пророк сатанин, не знал, как ему и быть: вести ли ему с Фотием дружбу или же властию министра духовных дел того Фотия ущемить.
216
Александр Николаевич Голицын (1773–1844), в 1817–1823 гг. министр духовных дел и народного просвещения; один из приближенных лиц к императору Александру I; мистик; первоначально способствовал возвышению Фотия. Фотий вместе с А. А. Аракчеевым составил заговор с целью отстранения А. Н. Голицына с министерской должности.