Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Шрифт:
— Старик берется персень слить, просит вас в глаза видеть.
Ну, Федор вышел к ему.
— Можешь-ле ты сделать в срок?
— Да, берусь.
— А много-ле оброку просишь?
— Триста рублей.
Ну, он дал задатку ему полтораста рублей.
Старик принес деньги домой.
— Ну, поди купи тоhо, друhого.
И вот стали они пировать, столовать, а работа никака не робится. Вот и срок пришел. В утрях старуха воркует:
— Вот ты взял подряд, а он какой-жа мастер? Скоро часы
— А молчи, старуха, не дорога и голова моя!
— Все-жа лучша на плечах, как отрублена.
Иван пошел, как буде помочиться, яйц"e о яйц"e шшолканул — сделалось кольц"e, како надомно.
— На, вот неси подрядно.
Старик завернул его в платок, шубу надернул.
— Да оддашь кольц"e, бери подряд на пантуфли.
— А сколько задатку брать?
— Проси сот пять: нать резинка, нать мало-чего поставить, нать все хорошее.
Старик побежал. Приворотники и придверники спрашивают:
— Ты куда?
— Несу подрядно, прошу в глаза видеть.
Федор пришел, подрядно принял — кольц"e снес Александре Прекрасной. Она надела на межымянной перст.
В самой раз. Ретиво серьц"e закипело, загорело.
— Позовите мастера.
Подала ему стакан вина оченно большой.
— Ведь не ты перстень слил, сознайся!
Дед таки не сказал.
— А можешь пантуфли сшить?
— Могу.
Получил за подрядно и за пантуфли задатку, домой принес.
— Што деньги? Как делить будем?
— Кидай в яшшик!
Ну, опеть пировать, столовать. Опеть старуха воркует, што подряда не делает Иван, а он в утрях, как уж подрядно нести, вышел, как буде помочиться, яйц"e о яйц"e шшолканул — пантуфли готовы.
— На, неси, да берись за подвенечно.
— Сколько просить?
— Я не знай. Ну, проси девятьсот.
Старик побежал, уже его приворотники, придверники пропускают.
— Подряно несешь?
— Подрядно.
Федор подрядно принял, позвал слугу снести башмаки к невесты. Ети башмаки, как есь. Кровь в ретивом серьце закипела, как быть загорела: только как не сам-ле шил? Но сколько не допрашивала старика, однако-жа он не сознался. Взел старик и подвенечьно платьё шить. Опеть живут на-в е селе, пируют.
— Ужа помочь тебе платьё то шить? Пора!
— Там поманим ешьчо.
Старуха опять воркует. И таким же побытом, как срок вышел, в утрях Царевичь пошел на дворье, как буде помочиться, яицко о яицко шшолканул, и обернулось подвенечно платьё.
— Неси, старик. Как она одежит ето, и сколь не вежливо, сколь не приятливо, будет она тебя выспрашивать, ты не сказывай. Ты скажи только: «Есь человек, но нельзя сказать, какой». — Таким же побытом старик платьё в пласты завернул, снес подрядно. И как одела она
— Есь человек, но не смею про его сказать.
— Ну слушай. Скажи ему, штоб он завтра приходил на почестей пир и стал бы у печьки муравленной, ко печьнему столбу. Ты сам тут-жа волокись.
Вот старик домой деньги принес:
— Как делить будем?
— Да чего делить, — все твое!
Вот уж тут пошло пированье, столованье. Старик побежал б о рана купил. Б о рана зажарили, угошшаются, стал и светок. Народ льет со всех сторон. Иванушко надел цветно платье, мець опоясал. Старик и старуха спрашивают:
— Как тебя звать?
— Я — Иван-Царевичь. Пойдем смотрять свадьба.
Вот средились и пошли. Просто народу водой не смоцить, а ети идут…
— Куда вы? Нельзя!
— Льзя!
И почал всех спихивать:
— Не ваша дорога! Моя!
У самых палат белокаменных опеть їм:
— Вы куда? Там кнезья-б о ера!
— Я такой-жа!
Зашли они в палаты белокаменны и стали у муравленной печьки, ко печьнему столбу.
Тут свадьба на-велесе. Кони готовы. Запрежона корета. Мамушки-нянюшки подали невесты подносец и две чяры. Она всех сродников обнесла, — надо бы заходить за столы, а она на четыре стороны поклонилась, а такжа на пяту, ко муравленной печьки и говорит царю Далмату:
— Блаослови, батюшка, поднести етим гостям.
Он дал ей разрешенье. Она подошла, поклонилась, и выпили по стакану.
— Ім ети стаканы малы, ставьте поболе.
Дед стоїт ровно и тот такжа. Поднесла в третий након, в глазаньках помутилось, из белых рук чяроцьки покатились:
— Здрастуй, Иван-Царевичь!
— Здрастуй, моя боhосужена!
И пошли они к столам:
— Вот, батюшко, хто нас ослобонил.
— Да, действительно, так.
Иван-Царевичь все рассказал и матери говорит:
— Как тебе, матушка, не стыдно, што ты правду не сказала?
— А што я могу сделать над своею кровью? Как они и себя могли засекчи и меня?
Ну, Иван-Царевичь овенчался со своей боhосуженой, а братья тех взели. Иван Царевичь на царсьво сел, а братьев кнезьями сделал.
После этой длинной сказки наступил роздых. За окном лил дождь, а здесь пылал огонь в печке, на снопах было уютно и мягко, лились завораживающие, дышащие древностью сказки. Они уносили в далекое детство этих больших, «могутных» людей. С каким детским вниманием слушали они Махоньку рассказывающую.