Стартует мужество
Шрифт:
— Ясно, — ответили мы дружно.
— Ну вот и хорошо. Сейчас подвезут койки и инструменты. Товарищ Ушаков, организуйте людей в бригады по специальностям. Сегодня все подготовьте, а завтра с утра за работу.
— Есть! — четко ответил старшина и пошел проводить капитана.
Вернувшись, Ушаков назначил дневальных и дежурного, уборщиков помещения и истопников, определил их обязанности. Затем он вывел нас из казармы, и мы строем пошли на обед.
На пути нам встретилась колонна курсантов. Они шли с песней, четким строевым шагом, явно стараясь показать свое превосходство над нами. Когда мы поравнялись,
Мы с завистью смотрели на их ровные ряды.
— Рисуются, — сказал Ушаков, когда они прошли. Но вдруг сразу посерьезнел, словно только сейчас вспомнил о своих обязанностях.
Мы старательно выполняли его команды, однако умения и тренированности нам явно недоставало.
— Будем заниматься строевой, пока не научитесь ходить лучше всех, — предупредил старшина.
Первый солдатский обед. На длинных столах — судки с борщом — один на десять человек. Ровные ряды мисок.
— Такого борща, кажется, никогда не ел, — говорит Утенков, щуря и без того узкие глаза.
В столовой — тишина, во время еды разговаривать не положено. Старшина по-хозяйски ходит меж столами, наблюдая за порядком, все видит и слышит. Утенкову делает замечание за разговоры.
Всю вторую половину дня мы занимались устройством и формированием бригад для ремонта казармы. Нашлись у нас и плотники, и столяры, и маляры. Здесь были ребята со строек Комсомольска, из портовых мастерских Владивостока, с заводов Ленинграда и Москвы.
К полуночи в казарме температура стала уже плюсовой. Прижимаясь один к другому поплотнее, мы улеглись спать.
— Ну вот и переночевали, — сказал старшина, утром входя в казарму. — Подъем!
Начиная с того подъема, я на протяжении всей курсантской службы первым видел, открыв глаза, вездесущего старшину. Как старший друг и воспитатель, он многому нас научил. Не будет преувеличением, если скажу, что все курсанты вспоминали потом Ушакова с особым уважением и благодарностью.
За десять дней в нашей казарме были установлены двойные рамы, переложены печи, покрашены полы. Все это курсанты сделали добротно и красиво.
В последние дни карантина мы проходили врачебно-летную комиссию. Она предъявляла к нам повышенные требования. Вначале это нас не беспокоило — ведь каждый прошел медицинскую проверку еще до приезда в Читу. Но когда вернулась с комиссии первая группа, оказалось, что врачи, не считаясь с прежним заключением, отстранили некоторых курсантов. Тут мы заволновались. И не напрасно. Здоровяк Утенков вышел от отоларинголога со слезами на глазах.
— В чем дело? — бросился я к товарищу.
— Не годен, — сказал он упавшим голосом.
— Пойдем к председателю комиссии, что же это получается? Кого же тогда принимают?
По пояс голые, мы ворвались к председателю. Он внимательно выслушал нас, перечитал заключение ушника и развел руками.
— Вы поступаете в истребительную школу, будете летать на истребителе. Надо быть абсолютно здоровым.
— А разве я больной? — возразил Утенков.
— Не больной, но есть маленький недостаток. У вас в детстве болело ухо.
— Так это же в детстве, я даже не помню, когда и чем болел, — настаивал
— Не могу, — категорически заключил председатель.
— Вот тебе и кожаные регланы, — выходя от врача, сказал Утенков. — Не думал, что так получится…
Всю ночь Утенков не сомкнул глаз, тяжело переживая свою неудачу. А утром, торопливо попрощавшись, он ушел на станцию.
Голубые петлицы
Кто не помнит до мельчайших подробностей того дня, когда, оставив у парикмахера гражданскую шевелюру и помывшись в армейской бане, впервые надел солдатскую гимнастерку. Вначале нам показалось, что мы стали походить друг на друга. Но так было только поначалу, пока не отвыкли от гражданской привычки различать людей по одежде. Скоро мы научились понимать, что под одинаковой формой скрываются совершенно разные характеры.
После томительных дней карантина все наконец стало на свои места. Началась настоящая военная служба, определенная воинскими уставами. На воротничках наших гимнастерок голубели заветные петлицы — гордость каждого курсанта. Нас распределили по отрядам, звеньям и летным группам. Старшиной первого звена был назначен Алексей Маресьев, нашего, второго, — Николай Будылин, бывший старшина морской пехоты, влюбленный в военную службу, ревностный блюститель воинских уставов. Меня назначили старшиной летной группы и присвоили первое воинское звание — командир отделения. В моих петлицах появилось по два покрытых красной эмалью треугольника. По вечерам, украдкой от товарищей, я частенько подходил к зеркалу и все не мог насмотреться на первые знаки воинского различия.
В то же время я задумывался над тем, чему смогу научить подчиненных, если сам еще учусь: ведь отличаться от своих товарищей, таких же курсантов, я должен не только треугольниками в петлицах.
Разрешил мои сомнения и пришел на помощь Будылин. В первое же воскресенье, закрывшись в свободном классе, он провел с нами, старшинами групп, обстоятельную беседу: о взаимоотношениях с курсантами — прежде всего. Не играть роль командира, а быть командиром, то есть постоянно показывать пример, шагать всегда впереди, не проходить мимо нарушений, наставлял нас Будылин. Не жаловаться старшему, а самому добиваться от курсантов точного выполнения уставов. Вторая его заповедь — знать характер каждого и помогать в трудную минуту. Не стесняться требовать, но так, чтобы не унижать личного достоинства человека. Уметь видеть и ценить хорошее.
Это были не только красивые слова. Будылин сам поступал именно так. Мы, старшины групп, иногда завидовали его подготовке, такту, выдержке. Авторитет Будылина был высок, и он не злоупотреблял им, к нам, старшинам групп, относился внимательно, даже бережно: никогда не делал замечаний в присутствии подчиненных, не допускал оскорбительных выражений, если даже делал кому-то замечание.
И нас, и рядовых курсантов старшина звена воспитывал на конкретных примерах. Не было случая, чтобы после отбоя он не проверил, как уложено обмундирование, почищены ли сапоги и на месте ли они стоят. Если замечал, что порядок нарушен, тихо поднимал курсанта, приказывал одеться в полную форму, затем раздеться и все заново уложить в установленном порядке.