Старые истории
Шрифт:
— Смотри, — смеется Ворошилов, — как быстро преобразуется мышление в предлагаемых обстоятельствах.
Лошади наши шли степенно, с достоинством, как будто тоже понимали, что хозяева положения — мы.
— Тут их черт-те сколько, хотя и с бантами, — говорю. — Ожидать можно чего угодно, наши части еще только на подходе. Гарнизон невелик, а мы для охраны только броневик взяли. И что бы нам несколько часов подождать? Все поперед батьки, все поперед батьки! Орлы.
— Что ты ворчишь? У них проснулось самосознание, — хохочет Ворошилов. — Когда поддадут как следует,
Начальник Симферопольского гарнизона доложил мне, что в городе пятнадцать тысяч пленных, из них половина — офицеры. Охранять их некому, снуют куда кто хочет.
— Ты, Семен Михайлович, как старший, принимай на себя должность начальника гарнизона и командуй, — сказал Климент Ефремович. — Надо этих цыган в порядок приводить.
— Разрешите, товарищ командарм, подыскать дом для Реввоенсовета Конармии? — вытянулся мой адъютант Петр Павлович Зеленский. — Город хороший, — добавил неуставным голосом, — конфетку подберу.
— Дуй, — отвечаю. — Ищи к станции поближе, чтобы связь под рукой была, пока наши свою не подтянули.
Тот уехал за своей «конфеткой», а мы до поздней ночи провозились, организуя регистрацию пленных, устройство и охрану по возможности: в городе красных было действительно раз-два и обчелся. Вернувшийся Зеленский доложил:
— Домик — пальчики оближешь: двухэтажный особнячок. И как раз около станции.
Уже полночь пробила, когда мы отправились в этот самый — «пальчики оближешь». Какие-то улочки узкие, темень кромешная. Вроде мосточек какой-то прошагали, опять между заборами вьемся. Вдруг мой Казбек зацепился за что-то, заскакал, заиграл. Я остановился, усталый, сердитый. Присмотрелся: здоровый каменюга под забором лежит, лопухами порос — днем не заметишь, не то что в ночи.
— Камни тут поразложили, — ворчу. — Вот объясни мне, Климент Ефремович, отчего люди, живущие здесь годами, не удосужатся убрать эту булыгу, которая лежит у них под самым забором и всем мешает? Ну что, у них руки отсохнут, что ли? Какая-то лень российская извечная. Все будут спотыкаться, а чтобы убрать — никогда. И откуда его черти принесли?
— Это не черти, это морена, — говорит Ворошилов. — Опять ворчишь. Значит, устал. А то ты понимаешь, что войне конец? Скоро отдохнем.
Тут и доехали. Действительно, удобный пустой двухэтажный особняк. Поднялись на второй этаж, облюбовали с Ворошиловым для себя уютную угловую комнату, а Зеленский лег рядом в проходной не раздеваясь и сразу захрапел.
— Утомился, — посочувствовал Климент Ефремович.
— Да, уморился, замертво свалился человек, — поддержал его я.
Климент Ефремович френч снял, прилег кровать опробовать.
— Ничего себе перинка, — сказал и захрапел.
— На спине спать вредно, — позаботился я о нем, да забота эта уже никому не нужна была.
— Пора на боковую, — напутствовал я себя, однако медлил: того гляди должен был подойти 62-й полк 11-й кавдивизии, которому надлежало ночевать
Выбрался на ощупь из комнаты, протиснулся мимо спавшего прямо на голом сундуке Зеленского и вышел в зальце, выходившее окнами на улицу. Около открытого окна и притулился, вдыхая морозный воздух и вглядываясь в застывшую черноту. Тишину разрывали время от времени редкие неожиданные выстрелы, а так — спокойно было.
Вдруг за спиной у меня раздался свистящий воющий звук, который начал нарастать и звенеть. Источник его явно находился в нашей комнате. Я рванулся туда, чуть не снес сундук с Зеленским, который и не подумал проснуться, и влетел к Ворошилову. Не было сомнений, что орал именно он.
— Свет! — в ужасе выдавил Климент Ефремович.
Ломая спички, я наконец зажег одну из свечей, которые мы вечно таскали с собой, и двинулся с ней к Ворошилову.
Ложился он в белой рубашке, а сейчас сидел в постели черный с ног до головы, как угольной коркой покрытый.
— Блохи! — простонал он и начал судорожно срывать с себя белье.
— Ты давай с ними вместе выходи отсюда, — сдерживая смех, дал я дельный совет. — Не сыпь, не сыпь, нам здесь спать еще… Отроду такого зрелища не видел.
— Чертовы перины! — кричал Климент Ефремович. — Проклятые буржуи. Развели нечисть, держиморды неряшливые. Нормальному человеку уснуть нельзя.
Кое-как справились. Перину выкинули на мороз, простое солдатское одеяло постелили прямо на решетку.
— Наши не подошли?
— Нет пока.
— Подождем, — сказал Климент Ефремович, накрылся бекешей и как провалился.
Тихо посмеиваясь, я снова миновал Зеленского и занял свой наблюдательный пост.
Было около двух, то самое время, когда 62-му полку назначено было вступить в город. И вот различил я далекий конский топ. Он приближался, слышался все отчетливее.
Можно было и на боковую. По примеру Климента Ефремовича я скинул бекешу на кровать, пошел будить Зеленского, чтобы послать его проверить, наша подходит часть или какая другая. Уже наклонился над ним, да он так сладко спал — я его и пожалел. Адъютантская работа суетная, все на ногах да на ногах. Пусть спит, сам спущусь.
Перепоясался я ремнем, на котором висела кобура с парабеллумом, но оружие вынул и переложил в карман брюк. Так, на всякий случай.
Во дворе красноармеец возился с броневиком, что-то там ощупывал, железяками постукивал. Я вышел за калитку. Горели редкие фонари, и подходивший отряд был уже различим. За колонной громыхала тачанка с пулеметом.
Я направился навстречу. Вдруг передовые поддали и окружили меня. Я только рот открыл узнать, что за часть, а один, видимо старший, как гаркнет:
— Сдавай оружие!
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Белые. Хорошенькая история. Мои с броневиком в двух шагах, а крикнуть нельзя — тут и конец мой придет.
Поэтому я спокойненько, так, не торопясь, стал расстегивать ремень, а мозг прямо распухал от мечущихся там мыслей, я физически это чувствовал. Выход искал — и не находил пока.