Старые истории
Шрифт:
Нашим общим знакомым он рассказывал об этом приключении примерно так:
— И когда мы заблудились, Буденный вылез из машины, зашел поглубже в степь, сделал руками какие-то дикие пассы, потом ударился о почву, распластался в траве и затих. Поднялся, ковырнул и пожевал землю, плюнул, понюхал воздух и сразу определил правильное направление.
Это была, разумеется, не последняя моя встреча с Демьяном Бедным — виделись регулярно, в разное время, но наша поездка в Романовскую станицу запомнилась мне особенно не только из-за пережитых тогда волнений, но, скорее всего, из-за моих друзей. Даже через много лет они нет-нет
— Семен Михайлович, расскажите, как вы жевали землю?
Я и рассказывал. Потому что приятно иногда вернуться в прошлое — к своей молодости, которая ушла, и к своим друзьям, которые тоже ушли. Рассказываешь, и встают они в памяти, как живые.
Мы отдавали революции кто что мог, не скупясь, что у кого есть. Свои силы, свои способности, свое время, свой покой, свои жизни, в конце концов.
Демьян Бедный отдал революции свой талант. Нет, точнее так будет сказать: он отдал свой талант в жертву революции. Он развернул его в тот ракурс, придал ему ту направленность, которые потребовало от него время. Демьян Бедный был умный, рассуждающий человек. Думаете, он не понимал, что его стихи к моменту, частушки, раешники станут непреложной принадлежностью определенного периода и останутся навсегда в нем, и только в нем? Что с ним они родились, вместе с ним и отойдут в прошлое? Он на это шел сознательно. И не популярность его волновала, хотя она была какая-то бешеная. Просто это был его вклад в революцию. Он верил, что наш народ способен на великие дела, что он преодолеет и нищету, и безграмотность, и разруху, и бескультурье. И жизнь в старой России станет новой и прекрасной. Перед Демьяном Бедным сияла великая цель. Поэтому положил он свой поэтический дар на алтарь Отечества…
Нет, я не спорю, великий талант можно отдать миру, все время помня о себе как о его хранилище. Я это понимаю. Может быть, это даже миссия. Но также я понимаю, принимаю и ценю полную выкладку себя на пользу Родине. Даже если выкладка эта немного натирает плечо. Такие люди — навечно в памяти народной…
II
ЕСЛИ У ВАС НЕТУ ТЕТИ
Повесть
По утрам Анну Павловну будило солнце. Оно счастливо лупило ей в глаза, как бывало в детстве, но относилась она к нему уже много спокойнее — не так, как когда жила на новенького.
Солнце безличило дома напротив, из-за спин которых выбиралось, — они были слепые и одинаково серые, просто огромные остывшие чугунные чушки. Казалось, в монолитах этих жить невозможно — негде.
Но там жили. И в частности, даже знакомые Анны Павловны, которые почему-то всегда знали, что творится у нее в доме. Они, наверное, были вооружены перископами и приборами ночного видения.
Кажущаяся доступность Анны Павловны провоцировала соседей на дружбу, удалось даже как-то заманить ее в гости. Но у хозяйки были такие злые глаза,
Анну Павловну разбудило солнце. Но в метре от нее — рукой сатану эту не достанешь, — напружинившись, стоял будильник. И дотянуться до него ой как следовало: заведен-то он был именно для нее, для Анны Павловны. А любимому ее следовало спать еще целый час.
Каждая секунда его сна Анной Павловной ценилась очень высоко. Ими она набирала очки в свою пользу в битве с жизнью. Или за жизнь?
Любимый, правда, спал в другой комнате и был безнадежно глух на левое ухо. Однако не мешало нейтрализовать возможные неожиданности.
Анна Павловна прислушалась к себе: тихо, ненавязчиво болело все. И снилась, как всегда, какая-то чертовщина. Анне Павловне чертовщина снилась всегда, хотя и исключительно цветная, которая забывалась, чуть открывались глаза. А поганое ощущение оставалось.
В постели валяться Анна Павловна не умела. Да и не любила. Поэтому быстренько встала, нажала кнопку на будильнике и накинула халат.
Умываясь ледяной водой, Анна Павловна затверживала в уме список тех дел, которые намечала провернуть: собственно, для этого и был взят сегодня отгул. И мысли ее были простенькие-простенькие и коротенькие-коротенькие, как у Буратино. Да и что требовалось? Прибрать квартиру потщательнее, чем обычно, постирать, обед сготовить, отвезти белье в стирку, навестить химчистку. Ну, потом купить хлеба, молока, зайти в овощной, автомобиль вымыть и съездить к маме, которую Анна Павловна видела реже, чем следовало. Мама, видимо, обижалась, но молчала, только слишком сильно радовалась Анне Павловне в ее редкие визиты.
Анна Павловна кляла себя, стирала в порошок за невнимание к матери, которой всего-то и нужно было, чтобы с ней поговорили. Мать тосковала по отцу Анны Павловны, тосковала всегда, не забывая его ни на минуту. Время, разумеется, делало свое дело, зализывая раны, но память жила. А десять лет, прошедшие со дня смерти мужа, для Антонины Петровны, впрочем, уже как и для Анны Павловны, прошли как один день.
Государство позаботилось о вдове своего великого гражданина. Мать ни в чем не нуждалась, она нуждалась во внимании своих детей. А где оно?
Так думала Анна Павловна, плеща себе в лицо холодной водой, убирая его утренний вид и придавая денной.
На кухне надрывался кенар Кирюша. Пел он уже давно, пел искренне и самозабвенно. Потому и жительство ему было определено на кухне, что сковородкам было наплевать, когда просыпается Кирюша.
Анна Павловна зашла на кухню и сказала Кирюше:
— Привет, как спалось?
Кенар зачвиркал и пустил переливы.
— Халтуришь, Кирюша, — сказала Анна Павловна. — Концовку проглатываешь. Давай-ка дополни.
Кирюша дополнил.
— Тобой займусь потом, жди, — пообещала Анна Павловна. И, поглядывая на часы, принялась готовить завтрак.
«Картошка, — думала она, — картошка на исходе. Значит, еще и картошку купить».
В три горла, всеми тремя аппаратами, зазвонил телефон. Чертыхнувшись, Анна Павловна мокрой рукой цапнула трубку. Буркнула:
— Да?
— Привет! Вот я и приехала!
— Уже? — изумилась Анна Павловна, хотя знать не знала, что ее лучшая подруга Татьяна куда-то уезжала. — Ну и как?