Старые недобрые времена

Панфилов Василий Сергеевич

С другой…

… он же, скотина такая, на глазах у господ всё время, и из кожи вон лезет! Выскочка как есть!

В общем, господа писарчуки, можно сказать, сами же выстрелили себе в ногу.

Не сказать, что он не пытается наладить общение, и, кажется, в последнее время что-то стало получаться. Поговорил, попытавшись разграничить отношения, пару раз показал зубы, как бы невзначай пожаловавшись господам офицерам на утеснение служивых. Да не ябедно, не на собственные напасти, а на случившуюся от того мешкоту, помешавшую работе.

Не

сказать, что ответные действия были по-настоящему удачные… но по крайней мере, коллеги более не мешают работе. Хотя Ванька, разумеется, соблюдает почти параноидальную осторожность, ибо — опыт, и горький.

— А, Ванька, ты уже здесь? — войдя с толстой, чуть не с локоть, кипой газет, без нужды поинтересовался тот самый молоденький мичман, который в первый день пребывания при штабе стал для него проводником.

— Так точно, Захар Ильич, — встав из-за стола, вытянулся лакей, — здесь!

Объяснять, снова, что он здесь и ночует, бессмысленно. Мичман на это только смутится, затем обидится… а по прошествии некоторого времени решит, что был неправ…

В общем, натура он сложная, мятущаяся, и, раз уж взялся за каким-то морским чёртом покровительствовать, то попаданец старается хотя бы не портить с мичманом отношения. Правда, толку от его покровительства немного, благие мичманские намерения бьются, как старшим козырем, его же бестолковостью, но… что есть.

— На вот… — сгрузил газеты ему на стол, Захар Ильич, которому, по мнению попаданца (его он благоразумно держит при себе), это титулование решительно не идёт, и Захар Ильич не очень-то тянет даже на Захара, скорее на Захарку…

— Просмотри, — велел мичман, — ну… как в тот раз, а то мне некогда!

Смутившись собственного вранья, ибо Захар Ильич очень нетвёрдо знает языки, он неловко сунул Ваньке шоколадку.

— На вот… трофейная!

… и был скрежет зубовный.

Вздохнув, Ванька получше спрятал шоколадку в недра сюртука, борясь с желанием хотя бы на обложку посмотреть, хотя бы понюхать… но опасение, что он может вцепиться в неё зубами, и сожрать, победило.

— Экий ты… — покачал головой писарь по соседству, и после точно рассчитанной паузы добавил, как припечатал, шевельнув пшеничными усами, — шоколадник!

Послышались смешки, будто сказано что-то донельзя обидное и зазорное.

— Небось фунта три ветчины дадут, — сладко отозвался Ванька, принимая подачу.

— Дадут, как же, — проворчал кто-то завистливо, — солонины тебе тухлой дадут!

Начавшиеся было насмешки прервал приход офицеров, один из которых, аж целый капитан третьего ранга, приподнял бровь при виде кипы газет на французском и английском, лежащих перед молодым человеком.

— Вместо дела газетки вот… — ядовито сказал кто-то из старожилов, уловив начальственный интерес.

— Господин мичман велел, Захар Ильич, — встав перед лицом начальствующим, объяснился Ванька.

Покивав,

офицер мельком глянул на него, не спрашивая ничего, но так, что шепотки и комментарии разом прекратились, и парня с его газетами больше не трогали, так что он спокойно проработал до самого обеда, выписывая из газет всё самое важное и интересное — так, как велел господин мичман. Скорее всего, Захар Ильич, по своей безалаберной привычке, давая поручение, пропустил что-то важное, и от того он делает лишнюю работу, но… не привыкать.

— Где этот? — наморщил лоб денщик, старательно делая вид, будто вспоминает, скользя глазами мимо Ваньки, сидящего с миской чуть в сторонке от остальных, обедающих во внутреннем дворике соседнего здания, примыкающего к штабу, — Ну тот, который сопля штатская? Господин капитан велит быть!

— Гы-ы… — вывалив изо рта часть еды обратно в тарелку, хохотнул сидящий по соседству рыжий и ражий Прохор Собакин, на все лады начав комментировать изысканный юмор вестового и всячески подзуживая лакея.

Парень он рослый, видный, но рыхлый и трусоватый, и как это часто бывает, подловат, с садистскими замашками. Решив за каким-то чёртом, что Ванька, как младший, будет терпеть его шуточки, злые подначки, щипки и подножки, он нарвался в первый же день на быстрый, и, в общем-то, не сильный удар в душу, и отступил, не став драться. Но затаил, и с тех пор, как назойливый комар, всё время зудит где-то рядом.

Остальные из писарской братии, народ всё больше возрастной, тёртый, и от того осторожный, в их взаимоотношения не лезут, подзуживая коллегу смешками и редкими, но едкими комментариями. Сказать, что лакея невзлюбили все, нельзя, большинство относится к нему равнодушно, но…

… корпоративная солидарность никуда не делась, а Ванька, как ни крути, чужой.

— Ты, што ли? — денщик, довольный произведённым эффектом, прищурился в его сторону, и, чуть погодив, приставил ко лбу ладонь, как бы вглядываясь в столь незначительную величину, как парнишка, которого господа, не иначе как по прихоти, держат при штабе.

Ванька, чуть склонив голову, поглядел на него в ответ, едва заметно улыбаясь…

… и не желая ничего, кроме как подбесить такого же лакея, возомнившего о себе слишком много… и вполне удачно, так что пусть не смешки, но ухмылки в усы, были.

— Не тушуется малец, — проворчал один из стариков, ухмыляясь. Он, разумеется, не на Ванькиной стороне, но в силу возраста, выслуги и заслуг не опасается, что его куда-то переведут, и потому более человечен. Его, да и многих других, эта ситуация скорее развлекает.

Сам же попаданец, хотя ему и приходится держаться настороже, не находит эту ситуацию вовсе уж ужасной. Несмотря на все проблемы, этот прообраз, прототип офисной, корпоративной культуры, ему, в целом, не то чтобы близок, но понятен.