Старый дом (сборник)

Красильников Геннадий Дмитриевич

Кашлянув в кулак, вкрадчиво спросил:

— С устатку, Харитон Андреич, по маленькой… не откажетесь? Водочки нет, извините, где-то завалялась бутылочка своей гонки. Давненько этим не занимаемся. С зимы бутылочка стоит, на поминанье стариков…

Не дожидаясь согласия, проворно выскочил куда-то, вскоре вернулся с запотевшим графином. Осторожно поставил посудину на стол. — Последняя, даже на развод не осталось. Для хороших гостей не жалко…

— Так-таки последняя, дядя Гирой? — с простоватым выражением на лице полюбопытствовал Васька Лешак. — А еще болтали, будто в Бигре без запаса не живут! Должно быть, четвертей десять на всякий пожарный случай захоронено?

Самсонов сверкнул на Ваську глазами и, обращаясь к Кудрину, развел руками:

— Скажет же, а? Люди послушают и поверят. Ей-ей, последняя…

Кудрин неприметно огляделся. "Крепкий,

видать, хозяин: пол, потолок, заборка масляной краской покрашены. Все упрятано, ничего лишнего на виду, мухе некуда забиться…." Улучив минутку, когда хозяин куда-то вышел, секретарь подмигнул Кудрину: "Ладно живет, а? О-о, первый хозяин по всей Бигре, можно сказать, образцовый! Побольше бы нам таких! Только вот грешок одни за ним водится: скуповат… В райцентре пообедает в столовой, а косточки и яичную скорлупу в сумочке домой несет: своим "курочкам пригодится… Через свою хозяйственность уважением пользуется. Обратили внимание: половицы точно зеркальные, чем не паркет? Человек пристрастен к чистоте, можно сказать, болеет этим. Весной по ночам лужи еще ледком прихватывает, а они уже переселяются с хозяйкой в амбарчиу: ни к чему, дескать, в доме полы топтать. Аккуратный хозяин!.."

На столе появилось домашнее масло, сочная хрустящая капуста, мед, холодное мясо…

— Ну, дорогие гости, чтоб не первый и не последний раз… За наше с вами знакомство! Выпейте, пожалуйста, по стаканчику, с кисленьким горькое не поссорятся…

Кудрин пригубил из своего стакана и, зажмурившись, покрутил головой:

— Ого, Григорий Евсеич, не иначе, как трижды перегнал?

Самсонов ухмыльнулся, потрогал бородку:

— Кхе-кхе, для хороших людей добра не жалко.

Ваську Лешака тоже поневоле пришлось усадить за стол: ничего не поделаешь.

Васька подцепил ножом солидный, со средний кулак, ломоть янтарного масла и одним приемом запихал в рот, с минуту блаженно, по-кошачьи щурился и затем снисходительно похвалил:

— А маслице, дядя Гирой, можно прямо заявить, мировое! Пожалуй, попробую еще кусочек…

Видя, как масло убывает на глазах, Самсонов с ненавистью подумал: "Жри, жри, чертово отродье, чтоб тебя пронесло с этого масла! Те, кому оно поставлено, даже не притронулись, а этот лопает в два брюха!"

А Васька Лешак, не замечая злобного хозяйского взгляда, продолжал нахваливать:

— Не масло — одно объеденье! Вот если эту штуку с медком, тогда… за уши не оторвешь! Нет, что ни говори, а гостей встречать ты большой, оказывается, мастер, дядя Гирой! Крепко уважаю таких…

Свет померк в глазах у хозяина, внутри все клокотало от распиравшей его ярости: "A-а, сукин ты сын, мне твое уважение все равно что шуба летом! Цельный фунт масла как кошке под хвост… На базаре за него большие деньги можно было получить. Да чтоб тебе ослепнуть с моего масла!" Не в силах дальше видеть, как Васька управляется с его добром, Самсонов в сердцах сел к нему спиной. Но тот репьем вцепился в него, не переставая жевать.

— А что это, дядя Гирой, в народе всякое про тебя болтают? Будто и скупердяй ты, каких свет не видывал, и жену свою окончательно замордовал своим характером… Врут, поди? Да будь ты скупердяем, разве позволил бы этакую роскошь, верно? Во-во, я и говорю…

По шее и щекам Самсонова пошли багровые пятна. Он был готов сию же минуту вышвырнуть из-за стола этого нахала, но сдерживало присутствие Кудрина и секретаря. А те, как нарочно, прислушиваются к болтовне этого шута-голодранца и посмеиваются себе. Эхма, не получился нужный разговор, а все из-за этого щенка, чтоб его земля поглотила!

— А я вот что тебе скажу, дядя Гирой: плюнь на всех, залепи уши воском, чтоб не слышать всякую брехню. Язык, сам знаешь, без копей… Вот, к примеру, треплются люди меж собой, будто и какой-то праздник пригласил ты к себе гостей, кто-то позарился на масло, тырк-мырк вилкой, а там деревяшка, будто та деревяшка специально была выточена, а поверху для вида маслом обмазана. Ну, скажите, может быть такое? Ни в жизнь этому не поверю!

Веселый смех Кудрина переполнил чашу терпения хозяина. Он с грохотом отшвырнул из-под себя стул с узорчатой резьбой, не помня себя, закричал:

— Ты… с-сучий сын, в моем доме… меня же на смех! Пшел из-за стола, дармоед…

В этот момент за его спиной послышался слабый, умоляющий голос:

— Осто-о, Гирой, ты совсем спятил! Опомнись…

Пока хозяин потчевал гостей, жена по-мышиному тихо и незаметно хлопотала возле печки за перегородкой, в "женской половине". Муж строго предупредил,

чтоб она не смела показываться перед гостями: женщина, известное дело, может испортить даже самую добрую беседу. К этому ей было не привыкать: всю свою жизнь она прожила в покорности, не смея ни в мельчайшей мелочи перечить мужу. Не один десяток лет прожила она с Григорием, вместе исходила долгие и тяжкие версты, но ни разу не приходилось ей шагать рядом с мужем: кроткомолчаливая, она неслышно семенила в двух-трех шагах поодаль… Лишь один раз в году он разрешал ей постоять рядом с собой: ранней весной, когда люди собираются на кладбище поминать родных и близких, они вдвоем направляются на кладбище. Отыскав небольшой поросший горькой полынью бугорок, долго стоят перед ним в молчании. Григорий молча мнет в руках свой картуз и хмуро поглядывает на жену, а та, боясь громко заплакать, судорожно глотает жгучие и горькие, словно настоенные на полыни, слезы. Под холмиком рыжей глины лежит единственный их сын, рано умерший от неизвестно какой болезни… Постояв положенное время, Григорий натягивает на голову картуз, выбирает место, где трава уже успела подняться на вершок, неспешно располагается, долга возится с потертой кожаной сумкой, наконец, извлекает из нее чекушку вина и нехитрую закуску. Авдотья молча стоит поодаль, не сводя невидящих глаз с рыжего бугорка. Народу в тот день на кладбище бывает много, у каждого здесь лежит кто-то близкий, и ей очень хочется подойти к другим женщинам, поделиться с ними горем, но она не смеет отойти от мужа. Григорий молча выпивает из чекушки, оставляя на донышке глоток-другой. Не глядя на жену, сует ей посудинку и половинку крутого яйца. Авдотья наливает в чарочку остатки вина, зажмурив глаза, выпивает и давится сухим яйцом… Посидев еще несколько времени, Григорий встает и через плечо хмуро бросает: "Ну, пошли!" Возвращаются они прежним порядком: Григорий впереди, поотстав от него шага на три, молчаливой тенью бредет Авдотья. Дойдя до опушки лесочка, Григорий отыскивает пенек и садится перекурить, Авдотью же отсылает наломать свежих пихтовых лап: чего ей зря стоять, в этакую даль ходили, и возвращаться с пустыми руками? Веники пригодятся в доме подметать. Пусть умерший сын покойно живет на том свете, а живому человеку немало забот на этом. В молодости Авдотью также не баловали лаской и вниманием. Самсоновы издавна жили крепко, и некрасивую Авдотью взяли за Григория заместо рабочей скотинки. Вскоре родился сын, а через два года помер. Деревенский знахарь сказал, что мальчик наглотался "дурного ветра", оттого и вспучило ему животик… После того Григорий спутался с молодой вдовой, Авдотья по ночам плакала от обиды. Деревенские бабы надсмехались над ней, и Авдотья, боясь злых языков, старалась меньше показываться на людях. Доведенная до отчаяния, она как-то раз несмело попрекнула мужа. Озверевший Григорий до изнеможения хлестал жену, в клочья исполосовав ей платье. Авдотья сутки пролежала в амбаре на холодном полу, на другой день пришел Григорий: "Ну, хватит прохлаждаться, собирайся в поле!" Лишь спустя десять лет у них родился второй ребенок. Григорий к тому времени отгулял свое, стал сдержаннее, сильно привязался к девочке. Но жену по-прежнему не замечал, на дню два слова скажет ей, и то много…

Вот почему, услышав за спиной дребезжащий голос жены, Самсонов пуще того взъярился:

— И ты-ы! Убирайся отсюда…

Прижав костлявые руки к плоской, высохшей груди, Авдотья не сводила с мужа скорбного, усталого взгляда.

— Людей бы постыдился, Гирой…

Самсонов схватил ее за плечо и толкнул. Авдотья неприметной тенью скрылась за дверью.

Гости заспешили, начали собираться. Самсонов посмотрел на них непонимающими глазами, стал совать им в руки недопитые стаканы.

— Погодите… как же так, Харитон Андреич? Я вас… со всем уважением… Из-за бабы все, не стоит внимания. Посидели бы еще.

— Что-то вино твое не по нас! — отводя дрожащую руку хозяина, резко сказал Кудрин. — До свиданья, Самсонов. Смотри, в другой раз как бы не рассориться нам с тобой!

Провожать гостей Самсонов все-таки вышел за ворота. Васька Лешак подмигнул ему из кабины, провел ребром ладони по горлу: дескать, пребольшое тебе спасибо, наелся во как! Самсонов по-бычьи покосился на него и сплюнул под ноги. Он простоял у ворот, пока не улегся бурый лисий хвост пыли, вздыбившийся вслед машине. Когда же машина скрылась в дальней лощине, в бессильной ярости сжал кулаки: "Хороши вы спиной, нежели передом! Скатертью дорожка! Сила ваша, иначе нога ваша не ступила бы в мой двор!.. Против воли приходится руки лизать… Эхма, собачья жизнь!"